На окраине растянутого вдоль шоссе села, где горная речка изломно подмывает к насыпи, шофер-таксист остановил свой лимузин.
— Привал, товарищи, — сказал он, выйдя из машины, и с котелком в руке направился к воде.
— И надолго? — спросил Сергей.
— Минут на пять, не больше. Водички попью да стекло обмою. Разомнитесь малость.
Сергей и Надя вышли на обочину, любуясь природой, остановились у небольшого, круто сбегающего к речке вишневого сада, за которым сейчас же матово белел на солнце каменный дом с голубыми окнами и такого же цвета расписным крыльцом. В саду и окрест держалось зовущее все живое к жизни благословенное тепло. Ничто не двигалось в прозрачном воздухе. Не качалась ни одна веточка, ни один стебелек. Клин журавлей с курлыканьем перевалил через заснеженные горы. В дубках метнулся черный дрозд.
Но вот в доме скрипнула дверь, и в сад сыпанула горласто-крикливая детвора. Впереди шагал с каким-то похожим на ракету монопланом мальчишка лет двенадцати с красным галстуком на шее, за ним курносая полная девчонка лет десяти, а следом двигалась целая ватага босоногой белокурой, темноволосой, разного возраста ребятни. Они прыгали, толкались, что-то просили. Видно, им тоже хотелось ракету понести. Ну хотя бы подержаться за ее перистый, как у рыбы, хвост. Но мальчишка был неумолим. Он гордо нес над головой свое детище с надписью «Доброе — Венера» и никого не подпускал.
— Колхозный детский сад, — кивнул Сергей. — Делом занимаются ребята.
— Ты что, Сережа? Возраст-то какой! Не детсадовский. Это скорей всего Дом пионеров.
— А я спрошу сейчас.
— Да зачем тебе? Вот любопытный!
Сергей остановил мальчишку.
— Это что здесь? — кивнул он в сторону дома. — Детский сад или пионерский дворец?
— Не-е, — удивленно пожал плечами мальчишка. — Это мы здесь живем.
Подумав, что, может, здесь размещен детский дом, Сергей опять спросил:
— Кто «мы»? Точней говори.
— Ну, мы. Решетьковы.
— Решеть-ко-вы? — изумился и чертовски обрадовался Сергей. — А отца вашего… Как отца зовут?
— Ну, Степаном, — растерянно ответил мальчишка.
— А это все твои сестренки и братишки?
— Конечно. А чьи же…
Сергей толкнул плечом калитку, ворвался в сад, потрепал подступивших к нему девочек за банты, волосенки и заторопился в дом.
У крыльца стоял спиной к дорожке низенький квелый мужчина в серой кепке, натянутой на уши, и белой рубашке, засунутой в рваные брюки, обляпанные краской. У ног его виднелось ведро с розоватой глиной, и он старательно мешкал ее не то палкой, не то самодельной кистью. Но вот он повернулся лицом, и Сергей мгновенно, хотя так давно и не виделись, узнал в этом состарившемся, поседевшем человеке своего бывшего солдата Степана Решетько. Степан же, прекратив работу и часто моргая, некоторое время смотрел на бегущего в дом полковника, гадая, по каким таким делам пожаловал к нему такой чин, но вдруг кисть и ведро выпали у него из рук и он, все еще не веря в чудо, прошептал:
— Господи! Неужто?
Однополчане обнялись. Руки Степана от волнения дрожали. По небритым и морщинистым щекам катились слезы.
— Товарищ командир… Сергей Николаич, — только и говорил он задыхаясь. — Вот уж не ждал! И во сне не спилось. Катря! Катюша! Да глянь же… Глянь, кто пожаловал к нам.
Из дома выбежала в белой косынке, клеенчатом фартуке, надетом поверх белого платья, раскрасневшаяся Катря. Щурясь от яркого солнца, она глянула из-под мокрого, в белой пене локтя и воскликнула:
— Ой, мамоньки! Товарищ капитан!
— Да какой же капитан? Очнись, Катюша, — рассмеялся Решетько. — Полковник он.
Катря, сбегая с крыльца, смутилась.
— И правда! Лет-то сколько прошло! Ну, здравствуйте. Здравствуй, Сергей Николаич. Давай же поцелуемся хоть в жизни раз. Ведь я тебя любила…
— Слыхал? — кивнул Степан. — От шельма баба… А мне все трубит: «Лишь одного тебя». А сама…
Катря отмахнулась:
— Да то ж особая любовь, чертушка ты рыжий…
Степан увидел идущую в сад молодую женщину в сером костюме и фетровой шляпке.
— А это кто же?
— Как кто? — оглянулся Сергей. — Жена моя, Надюша.
Степан разгладил серо-рыжую щетину.
— Баш на баш, браток. Ты мою поцеловал, а я твою в отместку.
Шофер протяжно засигналил. Сергей, раздавая обступившей детворе прихваченные в дорогу конфеты, заторопился. Степан тронул за локоть его.
— Вы куда?
— Едем отдыхать. На море, Степан.
— Нет, так не пойдет. Костьми лягу, а из сада не выпущу, — твердо заявил Решетько. — И не погляжу, что вы полковник, а я сержант. Вы на моей территории, а значит, тут комендант гарнизона и старший начальник я.
— Но шофер… машина, — пожал плечами Сергей.
— Что машина?! Да тут машин, как баранов. А окромя автобусы, троллейбусы идут. Да я вас на любом транспорте доставлю.
Сергей переглянулся с Надей.
— Ну, как? Останемся? Или…
— Никаких «или»! — крикнул Степан и побежал к таксисту.
А не дольше как через час радушные хозяева большой семьи угощали в саду своих дорогих гостей. Степан по этому торжественному случаю надел новый костюм и нацепил на него все фронтовые награды и орден за труд. Как и на фронте, он был весел, говорлив, не переставая рассказывал о Крыме, чудесных виноградниках, красных розах, которые выращивает колхоз и лучше которых в районе нет. Беря то одну, то другую бутылку с золотым игристым вином, расписывал его достоинства и при каждом удобном случае расхваливал за хозяйственность и подаренных ребятишек Катрю. А та, довольная, смущенная (все-таки возраст за сорок!), только локтем толкала его.
— Да сиди же. Сиди!
— И как же вы здесь заземлились? — поинтересовался Сергей. — Оба, как помню, не крымские.
Степан кивнул на Катрю.
— Она вот затащила. Тетка у нее тут жила.
Катря обняла одной рукой Степана.
— Откроюсь, Степушка. Сподманула я тебя.
— Как сподманула? — подскочил Степан.
— Да никакой тетки у меня и не было.
— Как не было? Ты что? — Глаза у Степана расширились.
— А вот так и не было. Когда я тут воевала, место больно понравилось мне. Хаты были пустые… Ну вот, чтоб тебя завлечь, про тетку и сморозила.
Степан всплеснул руками:
— Ах, чтоб тебя! Вот и верь тут бабам.
За разговором, подвыпив, Степан вспомнил своего дружка Ивана Плахина, присмирев, взгрустнул.
— Эх, хотя бы глянуть на него! Поговорить чуток. Как он там, Ванюха? Друг закадышный мой…
Сергей, выпив рюмку, рассказал печальную историю о Плахине. (Видел он его раз в Москве. Мальчишке одежонку приезжал покупать.) Рассказал и пожалел об этом. Оглушила, совсем состарила эта горькая весть Степана. Поник он, подпер кулаками голову.
— Вот как… Вот как судьба нас мордует, — вздыхал он. — Кусают змеи подколодные праведных людей. Кусают…
«Да, много еще несправедливостей на земле, — подумал Сергей. — Одни сеют добро, берегут его, чтобы вот так пробуждались сады, чтобы звенели детскими голосами дома. Другие — в бешеном безумстве сеют зло, льют кровь, как короеды, подтачивают людское здоровье. Поймут ли когда они, как ничтожны и подлы были их поступки? Знают ли эти сеятели зла и смерти, что ни сейчас, ни через сотни лет никто не помянет их добрым словом, что их могилы зарастут проклятием и чертополохом? Дай бог, чтобы поняли. А не поймут, полезут… Громить их будем. Смертным боем бить!»
Сергей встал, поднял над головой бокал с искрящимся вином:
— Давайте выпьем за этот шумный дом! За синеву над ним. За честных, стойких в битвах и сеющих добро людей!
Солнце сплелось в бокалах. В распушенной до слепящей желтизны кустистой вербе, приткнувшейся к забору, неистребимо, ликующе гудели пчелы.
Москва — Рязань.
1962–1965 гг.
