— А, это ты, — поплыл в улыбке Анри, увидев меня. – Признаюсь, не ожидал. Рад, что ты вернулся с позиций целым.
— Здорово, брат, здорово. Тоже рад встрече. Ну, давай, рассказывай, как сам, как тебе тут лежится?
Я присаживаюсь на табурет стоящий возле его койки, снимая с плеча рюкзак. Меня приятно удивляют его глаза. Дальнейшую судьбу раненого во многом можно предсказать по этому признаку. Да, да, не удивляйтесь. Именно по глазам, а не почему–либо иному. Некоторые при тяжелом ранении сразу ломаются. Их захлестывает равнодушие к дальнейшему, вялость, безразличие, полная апатия. Медленно, но неизбежно, человек начинает скатываться в цепкие, холодные объятия смерти. Пропадает аппетит, кожа постепенно сереет, глаза западают. Но главное – тусклый, мертвый, безжизненный взгляд, угасающий с каждым часом. В нем читается смертный приговор. Раненый сам, добровольно, отказывается от борьбы за жизнь. И его взор говорит вам яснее ясного: парень никогда не выйдет из госпиталя. Его вынесут. Вперед ногами.
Но бывает и по–другому. Каким бы тяжким не было ранение, сколько бы крови не было потеряно, но человек твердо решает: я ни за что не дамся старухе с косой, я не позволю себе здесь подохнуть, я любой ценой, хоть на костылях, но я выберусь отсюда! Он зол, он изможден, он ослабел, но он решителен. Он похудел, он бледен, он потерял много крови, но его взгляд светится огнем, в его глазах ярко горит жизнь. И смерть ничего не сможет поделать. Она вынуждена будет отступить. Сейчас такую решимость я читаю в глазах Клебера. С удовлетворением понимаю – парень выйдет отсюда. Стуча деревянным обрубком, но выйдет. Сам.
— Как лежится? – Анри слегка пожимает плечами. — Теперь нормально, хоть у меня осталось всего одна нога. Долго они со мной возились, воспаление началось, думали, сдохну. Но я то четко знал — не видать меня курносой! Не дождется ведьма старая! Вот и выкарабкался! Так что самое страшное позади. Скоро выдадут протез, попривыкну к нему малость и свалю отсюда.
— Молодец, бодрячком держишься, — искренне говорю я.
— Знаешь, что самое худшее? Меня страшно мучают боли в ноге. Да, да не удивляйся. В той, которой у меня уже нет. Я физически чувствую, как она ноет. Порой, она мне даже снится, хоть и знаю, чт ее давно спалили… И от этого иной раз становится просто жутко. Хирурги говорят, что эта чертова фантомная боль будет преследовать меня весь остаток жизни. Хотя поверь, мне в любом случае сейчас куда лучше, чем тебе, хоть ты и скачешь на двух копытах.
— Чего так? – удивленно спрашиваю его.
— А рассуди сам. Для меня война уже окончена. Факт? Факт. И бесспорный. А для тебя еще нет. Моя дальнейшая судьба определилась четко, а вот в твоей, еще ничего не ясно. Разве ты не согласен?
— И что определилось в твоей судьбе? Домой вернешься?
— Домой? В эту дыру? Да ни за что! Здесь у меня времени подумать навалом было, как дальше жить. Вот и появились кое–какие мысли.
— Поделишься? – во мне просыпается искренний интерес. Что может замыслить искалеченный человек, недавно ускакавший на одной ноге от страшной старухи с длинной косой?
— Без проблем, может и тебе наука будет. Вот слушай. Мне осточертело быть бедным. А в этом, приятель, все наши проблемы, и мои и твои. Чего уставился? Может в твоих окопах есть богатенькие? Нет? Вот и я их там не встречал. Или ты думаешь, среди бошей в траншеях попадаются богачи? Опять нет. Дохнуть на войне — это удел бедных, что у них, что у нас. Вот в этом мы с ними совершенно равны. А для богатых война совсем не опасна.
— Ну и как же ты собрался разбогатеть? Банки грабить будешь?
— Зачем грабить? Банки сами кого хочешь ограбят. А вообще, если будешь грабить, то в тюрьму посадят. Я теперь учиться пойду. На строителя. Да ты сделай лицо–то попроще, а то сидишь будто змею проглотил. Знаешь, сколько денег пропало при стройке Панамского канала? Нет? И никто не знает, кроме Господа. Но то, что пропали десятки миллионов – это факт. Заметь, все на строительные сметы. Теперь что касается меня. Не сегодня–завтра спишут из армии вчистую, сам понимаешь, одноногие на передовой не нужны. Я, хоть и без пяти минут в отставке, но все же офицер, образование есть. Дальше мне, как военному калеке, положены льготные экзамены в университет. Плюс – бесплатное обучение. Какое–никакое пособие дадут, место в инвалидном доме полагается. Для начала хватит. С одной ногой мне от учебы отвлекаться меньше соблазнов будет. Когда–нибудь эта война закончится. Весь север страны сожжен. Нужно будет его восстанавливать. А кто за все платить будет? Правильно, государство. Вот к этому времени я и вынырну. Только бы попасть в эту среду, а там уж я разберусь. – Анри говорит тихим, но настолько яростным голосом, что я сразу же поверил ему. Похоже, он действительно намерен разобраться там серьезно.