Союзнические солдаты тоже рассматривают нас с неподдельным интересом. Видимо среди них тоже мало кто видел раньше живых французов. Отношения завязываются даже вопреки языковому барьеру. Моментально возникает торговля: меняются сигаретами, выпивкой, трофейным барахлом. Большая часть Томми (прозвище англичан принятое во Франции того времени) новички, их в любой армии ни с кем не спутаешь, один взгляд чего стоит. И их и наши солдаты перемешались, осматривают оружие друг друга, пытаются понять, кто кому что говорит. Здесь на помощь приходит универсальный язык всех стран и народов — жесты. Словом, как выразился Гийом, эти Томми хорошие парни. Почти такие же как и мы, только как–то похолоднее будут, без огонька. Одно в них плохо: по–человечески говорить не умеют!
Разумеется, выбираться из земли и ехать в огненное пекло хочется далеко не всем. Но ничего не поделаешь, приказ есть приказ. Правда, встречаются и хитрецы. У меня неожиданно заболели пять человек: у одного воспаление, второй мается дизентерией, у других еще что–то… В других ротах внезапная «болезнь» поразила гораздо больше человек. Но процедуры постановки диагноза с последующим излечением, везде по военному просты – пара хороших плюх крепким кулаком взводного командира, грубая брань, помноженная на угрозу расстрела за трусость, и всего–то делов. Больной враз становится здоровее здорового. Так что на войне можно запросто лечить и без врачебного диплома. На всякий случай предупреждаю всех: не пытайтесь случайно или спаси Бог, умышленно отстать от поезда. Все равно рано или поздно попадете в цепкие лапы военной жандармерии. И не миновать тогда вам военного суда и расстрела без всякой пощады.
Командовавшие передислокацией офицеры знали свое дело. Что бы солдат умер за Францию, его сначала надо доставить на передовую. Пеший марш в тыл, затем автомобилями до железнодорожной станции. Там, нас быстро и слаженно погрузили в эшелон и вперед, под четкий перестук колес и пыхтение поезда. О провизии тоже не забыли – пайки вручаются прямо при погрузке. Мне, как офицеру, даже в воинском поезде положено отдельное помещение. Убедившись, что погрузка прошла нормально, а рота получила полный паек, иду к себе. Только шинель снял, стук в дверь – Гийом приперся. Сияет как начищенная монета. Доверительно сообщает: у одного англичанина ухитрился бутылку с ихним пойлом выменять.
— Виски называется лейтенант, гляди, лошадь какая–то на стекле нарисована, — просветил меня капрал. — Попробуем лошадь, командир?
— Конечно, попробуем. И чего ты за бутылку не пожалел?
— Я то? Свою «Розалию» (штык на окопном сленге) отдал, да пару трофейных бошевских наградных крестов и всего–то.
— С ума спятил? Ты отдал за бутылку свой штык?
— Да ладно тебе, командир! Первый раз что ли? И вообще, жалеть ли добра этакого. На переброске точно никто проверять не будет, а в первом же окопе я себе десяток других подберу.
Мы делаем по глотку, причмокиваем, пытаясь понять вкус и отхлебываем снова. Гийом явно недоволен.
– Дерьмо редкостное, — говорит он, делая еще один глоток вливая в глотку с добрую четверть бутылки. — Горечь одна. Никакого вкуса. И как только Томми могут это пить? Ладно, пусть остается на всякий случай. В окопах и этому рад будешь. Нет, Богом клянусь, лучше нашего коньяка еще ничего люди не придумали, — утверждает капрал, пряча остатки. — Трофейный шнапс я конечно же пил. Гадость, одно слово. Ну, там все понятно. Боши – они и есть боши, что с этих скотов взять. И язык у них мерзкий, противный, грубый. Будто уличные псы лают. А вот от англичан я такого не ожидал, казалось они по цивильней будут, — разочаровано резюмирует Гийом свое отношение к Туманному Альбиону.