Я в страхе замотал головой: Господи всемогущий, а мои то внутренности все целые? Догадавшийся о причинах волнения Гийом громко захохотал:
— Да цела твоя требуха лейтенант, не переживай, — возвестил он мне, как всегда пересыпая свои слова грубейшей бранью. — И хозяйство твое в полной сохранности на радость всем местным шлюхам. Не сильно тебя боши угостили, видно пожалели железа, невеликий осколок схватил, на излете, так что все твои потроха при тебе остались. Крови просто много потерял, оттого в забытье и впадаешь. Что? Пить? Смерти что ли хочешь, не дам я тебе ни глотка, и не проси. Потерпи, скоро дойдем. Мерещится что ли чего? Так такое почти всегда бывает, сам знаешь. И не мудрено — как не крути, а второй раз за сегодня тебя продырявило, — успокоил он мои страхи. Гийом мочит водой из фляжки грязный платок и аккуратно протирает мне лицо.
Он его болтовни холода вымоченной в воде тряпицы и впрямь становится легче. Но дикая жажда по–прежнему нестерпима, сухие губы горят настоящим огнем. Я слушаю, пытаясь отвлечься от жутких криков впереди. А взводный продолжает разглагольствовать, морщась и сплевывая время от времени.
– Знатно мы сегодня этих псов покрошили. Мальчишка мой, Этьен, хорошо отличился, дрался как сущий дьявол. В окопах двоих бошей лопаткой насмерть уделал. Вроде с виду худющий, непонятно в чем душа держится, но жилистый чертенок, сила в руках есть. Одного так рубанул наискось в ключицу, что аж лопатка там застряла. А пацац хоть бы что: орет дряниной, подхватил с земли другую, и давай снова орудовать! Но и сам на пулю нарвался – мочку уха отстрелило. Визжит от боли как щенок, кровью весь страсть как исходит, а уходить — ни в какую, здесь говорит, перевязывайте и точка. Прямо сердце радуется, настоящий зверь растет. – Капрал вновь болезненно кривиться и плюет кровью с руганью вперемешку. На ходу закуривает, а затем окутавшись облаком дыма, будь–то трогающийся с места паровоз, продолжает.
— Правда и самим попало не слабо. Отвели сегодня душу боши, щедро нас огнем накрыли. Двадцать четыре только ранено, пятерым как Бог свят, ничего не светит. Тебе вон шкуру попортили. Мне морду располосовали, из–под руки этот ублюдок вынырнул. Не успел я слегка. Зато потом так жахнул пса лопаткой, что и дух из него вон. Видать боши от того, что мы их с линии выбили, они совсем свихнулись. Жуткий обстрел нам устроили. Палят и палят, палят и палят. И откуда у них столько снарядов! Старика Блеза помнишь? Ну того длинного мужика, самого пожилого из моих? Напрочь разорвало прямым попаданием. Только по кускам шинели и опознали. Беднягу Дювалона так напичкало шрапнелью, что ни дать, ни взять – чистое мясо с железом вперемешку. Да, а ведь Дювалон все время болтал без умолку, помнишь? Так и смерть встретил. Рта не успел закрыть – прямо с раскрытым и помер. Форнею осколком руку оторвало. Прямо в мах, что ножом отрезало. Сам видел, как его лапа отлетела. Он спятил, завизжал, кинулся поднимать ее, да какое! Не успели мы ему под таким обстрелом обрубок перетянуть, помер на месте от кровопотери. Но хоть долго не мучался, правда жуть как орал пока не унялся навеки, — Гийом вновь кривиться от боли, сплевывает кровью и затянувшись, выпускает облако табачного дыма.
Форнею, Форнею… Не повезло тебе сегодня. Всегда ты всех убеждал, что удачливее тебя человека нет во всей армии. И впрямь, тебе долго везло. Уцелеть в Шамани в февральском наступлении пятнадцатого года, это действительно подлинное счастье и настоящее везение. Там пулеметчики бошей выкашивали нашего брата целыми ротами… Ты вышел невредимым из ада прошлогодних майских боев в Артуа, что было делом просто неслыханным… Там всякий был либо убит, либо ранен… Но ведь каждому везению когда–то приходит конец, как и всему на этом свете. И вот снарядный осколок сегодня подвел жирную черту под чередой твоих военных успехов…
— Папашу Лефуле контузило, — продолжает рассказывать Гийом. — Жаль мужика, славный был вояка, хоть великий молчун да и не пьющий впридачу. А трезвенники мне всегда подозрительны! Смотрю, валяется в бессознанке в окопе, огромный как племенной бык, а уши все в крови. Но хоть осколками не задело, и то хорошо. Его вон впереди тебя несут. И не вдвоем, а целых четверо носилки тащат, и то наверное руки отваливаются. Неудивительно, этакую тушу переть. Слона поди, и то легче будет! А я на дне траншеи помимо мешка с песком еще и двух наших покойников на себя затащил. Тяжесть конечно. Но зато сам живехонек, а тем–то уже все одно, два раза никого не убивает. Хорошо хоть Жером цел остался. Вообще, командир, во всем надо искать только хорошее, вот что я тебе скажу. Дырки твои скоро заштопают, и будешь здоровее всех. Повезет – отпуск схлопочешь, домой поедешь! Представляешь, просыпаешься – а вокруг никакого этого дерьма! Ни грязи, ни обстрела, ни газа, ни бошей этих чертовых, пропади они пропадом, и чистая простыня на матрасе! Чистая, белая простыня, эх, что б меня! И тишина, да такая что на уши давит! Это ли не счастье! Встанешь поутру, возблагодаришь Создателя первой бутылочкой, выйдешь на улицу, а там – бабы, да не наши фронтовые подстилки, а настоящие, красивые, эх!