– Да я каждую неделю туда пишу, — со вздохом отвечает мадам Сорель, — но пока ответ только один, нет о нем никаких известий. Вот смотрю я на вас всех, а сама все думаю, может и мой мальчик так же где–то раненый мается? Я тебе его карточку сейчас покажу, будь добр, посмотри, может встречал случаем? – Мадам Сорель бережно достает из кармана фотографическую карточку и подносит к моим глазам. С кусочка бумаги на меня смотрит красивый, молодой парень в гражданской одежде. Видимо, карточку сделали еще до войны.
– Сожалею мадам, — шепчу я. – Сожалею, но мы никогда не встречались.
Моя сиделка мучительно улыбается, и понятливо кивает головой, убирая дорогой ее сердцу портрет в карман. Она снова заботливо обтирает мне лицо мокрым, холодным полотенцем, а затем отходит к другому раненому, со стоном зовущему к себе сестру милосердия. Мне хочется плакать. В голове прочно засела только одна мысль: как это все получилось? Зачем все это? Несчастная женщина отдала стране мужа и троих детей. Затем, что бы они погибли по дури командования? Я все понимаю, война есть война, и без смертей она невозможна. Но почему за тупость генералов должны платить кровью мы? Командующий Жоффр убеждал всех, что разобьет Германию за три, максимум за шесть месяцев. Вся Франция верила ему. Верил я, и эта женщина верила тоже. Верили ее муж и три ее сына. И что? Нам навешали в четырнадцатом году так, что страна уцелела только чудом! А ему ничего, как был главнокомандующим, так и остался.
А в пятнадцатом что было? Прямо на пулеметы шли, тысячи укладывали за каждый квадратный метр, все равно ни черта не вышло! Теперь этот умник проспал бошей под Верденом. Да глупейший из моих солдат знает: невозможно сосредоточить такую массу войск по–тихому. Физически невозможно! Это дело не одного дня, подготовка такого наступления требует нескольких месяцев! Как этот идиот в золотых погонах ничего не заметил? Выходит, генералы бошей умнее наших, если сумели их провести? Но Жоффру от этого ни горячо, ни холодно, он все равно остался Главнокомандующим. Согласен, воевать на передовой – дело солдатское. Согласен, генерал должен сидеть в штабе и думать головой. Думать, как разбить врага с наименьшими потерями для своих. Да, генерал имеет право посылать солдат на смерть. Порой, он даже обязан так поступать. Это правильно, так и должно быть. Но: за самовольное оставление позиций солдату положен расстрел. А почему бы не расстреливать генералов за проигранные по их глупости сражения, вот что хотел бы я знать!
Ведь все начиналось как в сказке! Страна обрадовалась войне с Германией словно манне небесной. Пункты приема добровольцев в прямом смысле слова не справлялись с нахлынувшим потоком воодушевленных людей. На улицах был настоящий праздник: оркестры, митинги, цветы… Поезд, на котором мы ехали к сборному пункту просто утопал в цветах, он был завален ими под самую крышу. Все махали нам руками и кричали: до скорого свидания, наши храбрецы! Одна женщина, поднимая на руках маленького ребенка, кричала, что когда он вырастет, он тоже исполнит свой долг перед страной. Мы были счастливы и довольны, мы искренне гордились собой, мы хвастались напропалую, мы считали себя патриотами и мечтали о подвигах, мы спорили о сроках вступления в Берлин, мы ни на йоту не сомневались в том, что это скоро случится… А вышло все совсем по другому. Совсем немного из тех идиотов — энтузиастов четырнадцатого года сумели дожить до шестнадцатого.
Тошно вспомнить, как мы, раздолбанные в прах в череде приграничных сражений четырнадцатого года, отступали к Марне. Шли молча, грязные, рваные, раненые, с трудом переставляя ноги от нечеловеческой усталости. Дорога через любой населенный пункт, превращалась в настоящую пытку. Люди обливаясь слезами, на коленях умоляли нас не оставлять их бошам. Просили взять их с собой, подождать хотя бы немного. Обезумевшие от страха и ужаса женщины, плевали нам в лицо: сами драпайте, вояки хреновы, а с нами теперь что будет? На погибель нас бросаете, храбрецы проклятые! А мы шли дальше, вглубь страны, молча стирая плевки с лиц и не смея поднять на отчаявшихся людей глаз от стыда. Увы, но отданный нам приказ был четким и простым. Отступление, без всяких задержек. И что? Кто–то ответил за это позорище?
Но постепенно ярость утихает. Так ведь всегда было. Наверное, так всегда будет и впредь. Не знаю, почему так происходит. Я на войне никто, младший офицер, нормальное пушечное мясо. Обычный засранный армейский лейтенант, валяющийся с ранением в госпитале. Таких по всей стране великое множество. И не в моих силах что–то изменить в извечных законах войны. Знаю, что после выздоровления меня снова пошлют на передовую, и я, также послушно как и раньше, буду выполнять все приказы старшего командования. Другой перспективы у меня попросту нет. Ибо за невыполнение приказа в военное время, сам пойду под расстрел.