Айвор Уильям Дрейк.
Мистер Дрейк грациозно принял Библию в руки; он понимал, что позирует, выругал себя за это понимание, а потом выругал за то, что выругал. В конце-то концов, раз уж ты актер, так и будь им! Какой смысл шаркать ногами или ходить вперевалочку, когда можно выступать с достоинством человека, отдающего себе отчет в том, что от его решения зависит жизнь ближнего?
Тем не менее он опасался, что артистизм натуры будет, скорее всего, досаждать ему на всем протяжении слушания. Любая поза, которую примет обвинитель, любой продуманный жест или мина защитника так и останется в его глазах всего лишь позой, жестом и миной. Он невольно будет оценивать их так же, как игру актеров на сцене, — хорошо сыграно, плохо сыграно, сойдет. Черт возьми, неужели он не способен быть искренним или хотя бы распознать непритворство в других? По лицу у него пробежала раздраженно-сардоническая усмешка — так мог бы усмехнуться сам Ноэл Коуард.[27]
Мистер Айвор Дрейк (Уильям он опускал), двадцати семи лет, принял решение стать актером в девятилетнем возрасте, когда подвыпивший дядюшка повел его посмотреть игру Оуэна Нирса. Он до сих пор хорошо помнил эту сцену: мистер Нирс играл (à deux[28]) с известной актрисой, чью фамилию он запамятовал. Хоуи? Айрис Хои? Его мысли помедлили над забытой фамилией, как бабочка над цветком, и перепорхнули на другое. Бог с ней, с актрисой. Оуэн Нирс орал на партнершу и выглядел безумно красивым. Мистер Айвор Дрейк помнил, как она улыбнулась под занавес. «Попробуй еще раз мне угрожать, мой милый», — произнесла она, и сцена погрузилась во тьму. Теперь-то он был склонен считать, что именно этот мюзик-холльный трюк повлиял на рождение в нем актера, причем повлиял не лучшим образом. Ибо, возвращаясь мыслью к тому воспоминанию, он думал, что Оуэн Нирс в тот раз совсем не играл — всего лишь стоял и красовался на сцене, не более. И мистер Дрейк, став актером, долгие годы недоигрывал: стоял на сцене и красовался, как только мог.
В Драматическом обществе Оксфордского университета он имитировал Джеральда дю Морье до тех пор, пока не взбунтовались даже поклонники. Он умел разминать сигарету и жевать слова в точности как их кумир; он умел очень похоже на мистера Коуарда напеть песенку с хрипотцой; а больше он ничего не умел. В Лондоне, куда он перебрался, ему хватало на жизнь содержания, что выделил отец; а поскольку он во всем следовал моде, его приглашали на мелкие роли.
Однако он честно относился к своему ремеслу и был отнюдь не глуп. Дю Морье умер, и блистательное обаяние мэтра уже не сбивало с толку целое поколение молодых актеров. Дрейк внезапно пробудился. Быть может, слишком внезапно: теперь он переигрывал. В любой роли он выступал словно на подмостках времен Шекспира. Знакомым он заявлял, что игра — это наука, а не искусство, хотя что при этом имел в виду, было неясно. Он часами торчал перед зеркалом — рассматривал собственное лицо, принимал самые необычные позы и следил за своим выражением. Результаты он записывал под номерами: всякой позе соответствовало строго определенное положение подвижных частей лица — бровей, глаз, губ, — и это положение отмечалось, будто на географической карте, с указанием широты и долготы. Линия носа равнялась 0°, правое ухо — Зап., левое — Вост. Таким путем он накопил обширную картотеку, разнеся по карточкам оптимальные выражения лица для передачи всех известных чувств, интенсивность каковых градуировалась по шкале от одного до десяти. Картотека была его самым заветным сокровищем; он продемонстрировал ее паре знакомых, однако те подняли его на смех. Теперь он держал карточки под замком в конторке, однако усердно работал с ними перед каждой репетицией.
Гилберт Парем Гроувз.
Между этим и предыдущим присяжными имелось любопытное сходство; секретарь суда и тот на мгновенье остановился, чтобы украдкой бросить на них быстрый взгляд. Казалось, даже костюмы на них одинаковые — хорошего кроя, однобортные, темно-серые. Они выглядели ровесниками, да и были таковыми; одного и того же роста, они отличались той раскованной легкостью в движениях и походке, какая у любого портного ассоциируется с хорошо одетым и благовоспитанным молодым человеком. У обоих были румяные лица, голубые глаза и чисто выбритые безусые лица.