Болезнь свалила меня окончательно. Несколько дней я лежал с высокой температурой, но неотступно думал о Бондаре: как-то дела у него? Во время этого похода эсэсовцев положение у Алексея Георгиевича было, пожалуй, более сложным, чем у нас. Он оставался в деревне Барикове, в той же хате, в которой мы положили его, когда привезли с Червонного озера. Его прятала и ухаживала за ним наша связная, трактористка Настя Ермак. Этой женщине мы верили. Изредка навещал его врач Крук.
Перед самым началом наступления я поручил Роману Наумовичу забрать Бондаря в отряд, но сделать этого не удалось. Когда Мачульский с двумя партизанами пришел в Бариков, там уже были гитлеровцы. По улице сновали патрули, на подходах к деревне и на скрещении дорог стояли пулеметы. Нечего было и думать о перевозке Алексея Георгиевича на новое место. Мачульский все-таки пробрался в Настину хату — она была свободна от постоя гитлеровцев: у Насти было трое детей. Узнав, что он хочет забрать раненого, Настя заволновалась и решительно запротестовала.
— Значит, вы мне не доверяете? — чуть не плача, говорила она. — Разве у меня ему плохо, не смотрю за ним, не забочусь о нем?
Так Алексей Георгиевич и остался на старом месте. Когда мне стало лучше, я сразу же послал к Алексею Георгиевичу Гальченю, чтобы узнать, что с ним.
Герасим Маркович переобулся в лапти (на задания он всегда ходил в лаптях), положил в карман пистолет, за пояс заткнул топор и пошел. Вечером он вернулся, и его рассказ о Бондаре очень нас встревожил. Алексею Георгиевичу пришлось немало пережить. Эсэсовцы, должно быть, узнали, что в Барикове стоял партизанский отряд. На следующий день после своего прибытия они произвели в деревне повальный обыск: обшарили все закоулки, взломали в хатах полы, прощупали штыками сено и солому на гумнах.
Бондарь лежал в боковушке за печью. Куда деваться? Нога сильно распухла, температура высокая. Если бы Настя и захотела перенести его на другое место, одна она все равно не смогла бы этого сделать. Решили: что будет, то будет! Перед самым обыском Настя пошла на хитрость. Она разбросала по хате мусор, размазала глину, налила на пол воды, навалила у печки дров, выставила ухваты и ушла. Перед уходом она наказала старшей дочери Оле, чтобы она не пугалась фашистов и сказала им, что мамы нет дома.
Минуты ожидания были самыми тяжелыми как для Бондаря, так и для Насти. Для себя Бондарь решил: найдут — все патроны им, один — себе.
Во дворе послышались шаги, чужая речь, и кто-то с размаху ударил ногой в дверь. В хату вошли эсэсовцы. Алексей Георгиевич рассказывал нам потом, что в тот момент он чувствовал себя совсем спокойно, он был ко всему готов…
Увидев беспорядок и невообразимую грязь в хате, каратели остановились на пороге. Меньшие дети бросились прятаться на печь. А Оля, преодолевая страх, осталась сидеть на лавке.
— Кто ест дома? — крикнул один из эсэсовцев.
Девочка вздрогнула, но не встала с места. Она вытянула вперед свою тонкую ручонку и, делая мучительное усилие, чтобы не расплакаться, долго держала ее перед собой. Девочка показывала фашистам на дверь. Показывала, а сказать в первую минуту ничего не могла. Только через некоторое время, когда один из эсэсовцев повернулся уже, чтобы выйти, Оля крикнула отчаянным голосом:
— Мама во дворе, пошла за дровами!
Дети на печи заплакали. Гитлеровец крикнул что-то и махнул рукой. Они отправились в хлев, обыскали все уголки в клети, в сенях, слазили в погреб, а в хату больше не возвращались.
На этот раз все обошлось, выручила Настина находчивость. Вернувшись в хату, она места не находила от радости: обнимала детей, целовала Олю за то, что та сделала все как нужно.
До вечера хозяйка не прибирала в доме. Она боялась, что гитлеровцы вернутся. В этот раз они не зашли, зато в следующие дни заглядывали в Настину хату очень часто. И каждый раз женщина находила способ отвлечь внимание фашистов: то прикидывалась глухонемой, то укладывала детей в постель и говорила, что в хате сыпной тиф.
Так Алексей Георгиевич был спасен. Мы его перевезли в лагерь.
Некоторое время спустя мне пришлось побывать в Барикове. Узнав, что приехали из подпольного обкома, Настя сразу пришла ко мне.
— Как Алексей Георгиевич? — спросила она.
Я сказал, что Бондарь чувствует себя неплохо, поправляется и скоро начнет ходить. Он передавал привет и благодарность за хлопоты и доброе отношение к нему. От своего имени и от имени партизан я тоже поблагодарил Настю за спасение Алексея Георгиевича.
Настя выслушала все это с большим волнением, а потом высказала обиду. Почему партизаны отгородились от нее, почему не пускают в лагерь?