– Мало того, что вы присвоили мои продукты и выдаете мне их порциями, – сказала она. – Мало того, что вы заявили права на мое оборудование и инструменты, которые я привезла для работы, что вы требуете отдать часть моего дедушки в общее пользование, что я обязана мчаться по вызову в любую минуту дня и ночи в ущерб своим исследованиям, мало того, что вам не хватило элементарной порядочности уважить мое желание и помочь уберечь мою кошку, чтобы ее не тискали и не гладили все, кому не лень, – так вы еще имеете наглость заявлять мне, что я не смею выйти за пределы лагеря и найти ее, поскольку она не выдержала и сбежала! Вы, видите ли, решили, что я слишком ценный экземпляр и меня нельзя потерять!
Они стояли за горным массивом, в серповидной бухте, частично отгороженной от остальных обитателей пещеры несколькими колоннами из серого “камня”. Бухта была захвачена Арпадом, Домиником и группой мужчин и женщин, имевших опыт в кризисных ситуациях и собиравшихся организовать комитет управления лагерем.
– Я понимаю, – сказал Доминик, еле сдерживая злость, – что мы проводим жесткую политику. Но у нас есть для этого веские причины. Без еды здесь очень скоро начнется хаос, если не установить порядок и не обеспечить справедливую выдачу продуктов. Стоит кому-то начать прятать продукты или требовать привилегий – ждите вспышек насилия и бандитизма. Разница между людьми, находящимися здесь, и теми, кто обычно живет в лагерях для беженцев, Софи, в том, что наши спутники привыкли жрать от пуза, полны энергии и любят качать права. – В его голосе звучала теперь неприкрытая ярость. – Нам пришлось вернуть разведывательные партии из-за ситуации в некоторых пещерах, и поэтому я считаю, что вам не следует…
– Очевидно, недовольство людей покушением на элементарные права кажется вам простым капризом. – Софи чуть было не рассмеялась от злости. – Вы не имеете права так поступать – ни законного, ни морального!
Доминик, похоже, справился с приступом гнева.
– Софи! Возможно, Мелисанды уже нет в живых. Я знаю, как ведут себя люди, когда они голодны, а в некоторых пещерах постятся вот уже несколько дней…
– Мою кошку? – возмущенно воскликнула Софи. – Мою кошку могли съесть?!
Он показал глазами на окружающих, но Софи было наплевать. Она стояла, уставившись на Доминика в праведном негодовании. Как может цивилизованный человек подумать такое и уж тем более сделать?!
– Когда люди голодают, причем долгое время, они могут съесть кого угодно, любое животное или человека, – сказал Доминик, и Софи вдруг ясно представила себе эту чудовищную картину.
– Боже мой! Вы когда-нибудь видели?..
Не успев задать этот вопрос, она уже поняла, насколько он наивен и глуп. К счастью, Доминик не стал на него отвечать.
– Теперь вы понимаете, почему мы не можем вас отпустить?
Софи подняла руку, прерывая его.
– Я понимаю, – сказала она, отчетливо выговаривая слова, – почему вы советуете мне не ходить. – Она помолчала, чтобы до него дошла эта разница. – И я, в свою очередь, советую вам составить конституцию, чтобы наши права и обязанности друг перед другом были достаточно понятны всем – если, конечно, мы окончательно не деградируем, и здесь, невзирая на все ваши усилия, не воцарятся хаос и каннибализм.
Она оставила ленточку лежать на полу, повернулась и пошла. Упаковав вещи в сильно отощавшую сумку (слава Богу, хоть кошачью еду удалось сохранить), Софи подхватила ее вместе с корзинкой. Она и без Доминика понимала, что с ее сбежавшей питомицей может что-нибудь случиться, но больше всего боялась, что Мелисанду подстрелят – из спортивного азарта или просто так, для тренировки. То, что кошку могут съесть, потрясло Софи куда глубже, чем мысль о каннибализме. “Что не совсем нормально!” – шепнул ей внутренний голос, который она выработала у себя, учась в мединституте, когда ее профессиональные увлечения вступали в противоречие с хорошим вкусом. Софи пошла к границам лагеря.
– …светлую кошку… вы не видели светлую сиамскую кошку?… – Она шагала вперед, не отвечая на вопросы о том, куда идет и вернется ли назад. – Я ищу свою кошку… Кто-то сказал, что вроде видел светлую кошку возле горного массива. Еще кто-то якобы видел светлую кошку, которая направлялась к главному выходу на противоположной стороне пещеры. Третий заявил, что светлая кошка наверняка у женщин-сепаратисток, язвительно заметив, что держать у себя кошку – самое что ни на есть бабское занятие. Похоже, Мелисанда была вездесуща.
Главный туннель вел к пересечению четырех коридоров, каждый из которых, в свою очередь, вел в другие пещеры, населенные разными людьми, и к другим туннелям, и ответвлениям этим не было конца. Поэтому Софи начала с женской пещеры, находившейся на полпути к основному , туннелю.
У входа на часах стояла всего одна женщина, худая и долговязая, с темной копной нечесаных седеющих волос. В ушах у нее болтались огромные металлические кольца лилового цвета, доходившие почти до костлявых плеч. На ней были черные бриджи для верховой езды, кроссовки и лиловая майка с университетской эмблемой.
– Вы пришли присоединиться к нам – или снова спорить о границах? – спросила она вместо приветствия, махнув в сторону дуги, образованной палками с привязанными к ним ленточками коричневого цвета. Дуга, резко изгибаясь, уходила к противоположному от Софи входу в пещеру. – Мы имеем право прохода по вашей территории! А где ваша ленточка?
– Я ее выбросила. Но я не собираюсь к вам присоединяться. Я ищу свою кошку. Светлую сиамскую кошку, с ошейником…
– Ее зовут Мелисанда? Да, она здесь, – суховато отозвалась женщина и посторонилась, давая Софи пройти.
Туннель оказался длиннее, чем выглядел поначалу, с пологим полом и слишком низким потолком. Дойдя по пещеры, Софи с облегчением выпрямилась, поставила на пол корзинку и сняла со спины рюкзак.
Женщины и дети в поте лица трудились над системой прудов и каналов, которые они сооружали из обнаженного пласта породы. Посредине между полом и потолком у стены с водопадом висели на канатах две женщины, упираясь коленями в аргиллит и прокладывая длинный водосток, ведущий вниз, к вершине пласта. Две другие женщины примостились на этой вершине, в свою очередь продолжая желоб дальше, а остальные работали над ступенчатой системой неглубоких прудов, из которых вода поступала вниз. Женщин было не меньше двадцати пяти, да еще им помогали – или мешали – около десятка ребятишек. Другая группа детворы возилась подле сухой стены с отверстиями в виде сот, сооружая пандус, ведущий к одному из отверстий. Среди них мелькала белая голова Мариан Уэст. Ханна, сжимая в руке пачку бумажек, с выражением немого восторга наблюдала за обеими группами работающих.
Дети, вылетевшие, как рой мух из заплесневелого гамбургера, бросились под предводительством веснушчатого темноволосого парнишки к Софи. Основываясь на опыте общения с кузенами много моложе себя, Софи сразу мысленно прозвала предводителя “дьяволенком”. Она улыбнулась. Но мальчик, увидев корзинку для домашних животных, не улыбнулся в ответ.
– Во блин! – выпалил он.
Может, поэтому худосочная женщина так сухо разговаривала с ней? Боялась, что дети расстроятся?
– Все равно ее нельзя сейчас трогать! – заявил мальчуган. – Она еще не оклемалась.
– Не оклемалась?
На шум чуть ли не бегом прибежала контрастная парочка – Ханна и Голубка. Их приветствия тоже были сдержанными, но когда Софи объяснила причину своего прихода, лица прояснились, а улыбки стали теплее. Почему? Потому что она пришла как частное лицо, а не как представитель лагеря? Насколько же сильны трения между женским сообществом и группой из главной пещеры?
– Когда Мелисанда попала к нам несколько дней назад, это было как подарок на Рождество, – с неподдельной печалью, словно большой ребенок, у которого отнимают игрушку, сказала Ханна. – Может, мы сумеем договориться?
– Насколько я понимаю, она была больна?
– Да. – Ханна виновато потупилась. – Но у нас тут есть ветеринар; по ее словам, кошечка поправится.
Жилое помещение находилось справа от водопада и было разгорожено разными тряпками и занавесками.