— Ах, вот и ты, моя маленькая смуглая голубка! — сказала она нежно и вздохнула с облегчением. — Я уж думала, что ты тоже от меня отвернулась и ушла с ним в ненависти и презрении.
— Ты не должна так думать, бабушка! — вскричала я живо. — Он послал меня к тебе, и он очень хороший, а я — я вообще не знаю, как это — ненавидеть и презирать.
— То есть ты любишь весь мир, — сказала она, слабо улыбаясь.
— Ну да, я же тебе уже говорила! Илзе и Хайнц, Шпитц и Мийке, и старая сосна там, на холме, и голубое небо, и… — внезапно я замолчала, и меня охватил стыд — ведь это было неправдой: у меня больше не было этой мирной, всеобъемлющей любви! Именно сегодня я была непокорным, гневным существом — должна ли я ей об этом сказать?
Я снова сидела на краешке кровати, и она держала своей правой рукой мою руку; её пальцы обхватили мои так сильно, как будто она никогда, никогда их больше не выпустит — при этом её глаза медленно закрывались. Она только что так страстно и энергично говорила, а я была настолько неопытна, что мне и в голову не не могло прийти, что она совершенно истощена; я нежно накрыла своей левой рукой её запястье. Я хорошо знала, что пульс должен биться сильно и равномерно — к своему глубочайшему замешательству я постепенно поняла, что с её холодной рукой что-то не так: лишь изредка, после длинных, томительных пауз мои пальцы ощущали одинокий толчок пульса.
— Мы как глина в руках создателя, — внезапно прошептала она. — Что есть мы, что есть наша жизнь, вся наша важность? — Она застонала. — Но ты отец наш, мы твои дети, сжалься над нами, как отец жалеет своих детей …
Она снова умолкла. Меня окатил неописуемый страх; я, кажется, всё бы отдала, лишь бы увидеть эти глаза открытыми. Я нежно прижалась губами к её лбу. Она вздрогнула, но поглядела на меня нежно и с любовью.
— Поди, позови мне Илзе, — сказала она слабо.
Я вскочила, и в этот самый момент, к моему глубочайшему облегчению, по двору прогромыхала повозка. Следом за тем в комнату вошла Илзе в сопровождении какого-то человека.
— Господин доктор приехал, милостивая сударыня! — сказала Илзе, пропуская врача к постели больной.
Лицо моей бабушки снова приняло застывшее, напряжённое выражение. Она протянула врачу правую руку, чтобы он померил пульс, и внимательно смотрела на него.
— Сколько у меня осталось времени? — спросила она коротко и прямо.
Он помолчал несколько мгновений, стараясь при этом не встретиться с ней взглядом.
— Давайте мы сейчас попробуем… — сказал он нерешительно.
— Нет, нет, не старайтесь! — прервала она его. Со смутной улыбкой она поглядела вниз, на левую часть своего тела. — Эта сторона уже превратилась в прах! — сказала она холодно. — Сколько вы мне ещё дадите времени? — повторила она настойчиво, с металлом в голосе.
— Ну, в таком случае — час.
У меня слёзы хлынули из глаз, а Илзе подбежала к окну и прижала лицо к стеклу. Лишь бабушка осталась совершенно спокойной. Её взгляд устремился к серебряному светильнику у потолка.
— Зажги его, Илзе! — приказала она, и пока та взбиралась на стул и зажигала свечу за свечой, больная повернулась к врачу.
— Я благодарна вам за то, что вы приехали, — сказала она, — и хочу попросить вас ещё об одной, последней услуге — вы не будете так добры записать то, что я продиктую?
— От всего сердца, милостивая сударыня; но если речь идёт завещании, то я должен вам сказать, что оно будет недействительно без судебного…
— Я знаю, — прервала она его. — Но для этого уже нет времени. Но моему сыну будет — и должно быть — достаточно моей последней воли даже в таком виде.
Илзе принесла письменные принадлежности, и моя бабушка начала диктовать.
— Я завещаю Диркхоф Илзе Вихель — со всем движимым и недвижимым имуществом…
— Нет, нет! — вскричала Илзе испуганно. — Ни в коем случае!
Бабушка бросила на неё строгий, усмиряющий взгляд и твёрдо продолжала:
— …как доказательство моей благодарности за её безграничную преданность и жертвенность… Далее я завещаю моей внучке, Леоноре фон Зассен, всё, что я имею в государственных бумагах, и пускай ни один человек, кто бы он ни был, не посмеет претендовать на них.
Илзе вскочила и с удивлением посмотрела на неё. Больная показала на один из шкафов.
— Там должен стоять железный ящичек… Достань его, Илзе; я совершенно забыла, сколько там.
Илзе отворила шкаф и извлекла из него невысокий ларец. На его передней стороне в замочной скважине торчал проржавевший ключ.
— Я давно, давно его не трогала, — пробормотала больная и утомлённо положила правую руку на лоб. — У меня было неладно с головой — я знаю… Какой год мы пишем?