— Не надейся, рука не дрогнет, — с холодной яростью произнес Мэннеринг. — И не вздумай удрать в мое отсутствие. Если ты сделаешь это, я найду тебя, из-под земли достану, и тогда…
Домине вырвалась из его сильных пальцев и отвернулась, теребя косу.
— Уезжайте, куда хотите, я и не думала вас удерживать, — тихо сказала она, ненавидя себя за то, что готова была расплакаться.
Она посмотрела сквозь замызганное оконце домика на безмятежную и равнодушную к людским страстям пустошь и подумала, что свист ветра на диком, безжизненном просторе созвучен отчаянию, которое затопило ее душу. Она рождена в одиночестве бродить по торфяникам, любить холмы и ледяное море, но все же мысль о том, что Джеймс возвращается в Лондон и оставляет ее здесь, заставляла ее страдать. Вдобавок до Рождества оставалось пять недель, и он мог не вернуться к этому времени. Плечи Домине безвольно поникли. Даже если он успеет уладить все дела в Лондоне, едва ли ему захочется провести рождественскую неделю в этой глуши. Он богат, сравнительно молод, привлекателен для женщин, и у него было достаточно времени и возможностей, чтобы отшлифовать свой утонченный вкус. Ей больше не представится шанс провести вдвоем с ним хоть несколько дней: минует Рождество, а там недалеко и до ее восемнадцатилетия, полгода пролетят в один миг. Эта мысль придала ей храбрости. Не глядя на него, она произнесла:
— Если вы не возьмете меня с собой, я сама приеду в Лондон, и вы не сможете мне помешать!
Джеймс выругался сквозь зубы.
— Повторяю: ты останешься здесь, Домине, — с трудом сдерживаясь, прошипел он. — Проклятие, какая-то девчонка ставит мне ультиматум!
Домине взглянула ему в глаза.
— Вы поступили со мной не лучше и тоже не оставили выбора! — гневно возразила она. — Вы лишили меня всего, к чему я привыкла и что когда-либо знала, швырнули в новую жизнь, открыв для меня ящик Пандоры. Что ж, посмотрим, сможете ли вы теперь меня контролировать! — И больше не проронив ни слова, она отворила дверь и выскочила на холодный утренний воздух.
Подбежав к кобыле, Домине схватила поводья и запрыгнула в седло, краем глаза заметив, что Мэннеринг появился на пороге домика. Смерив его презрительным взглядом, она ударила каблуками по бокам лошади и пустила ее рысью по вересковому ковру. Но размеренная скачка не принесла облегчения, мрачные мысли продолжали терзать рассудок девушки, и она пригнулась к шее Роузи, подгоняя ее каблуками и уговорами. Домине ничего не чувствовала в этот момент, кроме всепоглощающего желания убежать от охватившего ее отчаяния.
Ветер трепал ее свитер, взбивал челку, забавлялся с косой, пробегал леденящими пальцами по спине. Но было приятное возбуждение в борьбе с его мощью, триумфальное чувство свободы, от которого звенело в ушах, когда она врезалась в упругий поток. Пар из ноздрей кобылы смешивался на холодном воздухе с дыханием Домине, и та ослабила поводья, предоставив лошади самой выбирать путь.
Опомнилась девушка слишком поздно — неровные скачки Роузи и жесткость земли под ее копытами предупредили о том, что они мчатся по неизвестному Домине участку пустоши, который мог быть опасно изрыт кроличьими норами или того хуже — не ровен час, кобыла и незадачливая наездница могли угодить в вентиляционное отверстие, оставшееся от подземных выработок минувших лет.
Роузи споткнулась и, стараясь удержаться на ногах, сделала несколько скачков боком, взбивая копытами землю, а потом снова припустила в галоп. Домине хотела удержать ее, резко натянув поводья, но кобыла уже почуяла свободу и не собиралась подчиняться. Вместо этого она ринулась вперед. Домине одной рукой вцепилась ей в гриву, другой сгребла поводья и думала только о том, чтобы не вылететь из седла. Наконец у Роузи проснулась совесть — кобыла остановилась, в нервном возбуждении переступая с ноги на ногу; от ее шерсти валил пар. Домине вспотела от напряжения, и ее охватила дрожь при мысли о том, что она только что непреднамеренно подвергла опасности жизнь лошади — ведь та могла сломать ногу, попав копытом в кроличью нору. Сползая с ее спины, Домине нежно потрепала кобылу по шее, тяжело дыша и пытаясь разогнать панику. В этот самый момент она услышала конский топот и обернулась — прямо на нее летел вороной гунтер. Осадив жеребца, Джеймс Мэннеринг наклонился в седле, схватил Домине за шиворот и взбешенно встряхнул.
— Ты что, совсем спятила?! Идиотка! — заорал он. — Ты не понимаешь, что Роузи могла споткнуться и сбросить тебя?! Что ты хочешь доказать, Домине? Что небезопасно оставлять тебя одну?
Домине чувствовала смертельную усталость. Дрожащей рукой она смахнула с глаз спутавшиеся волосы и посмотрела на Джеймса безо всякого выражения. Ей нечего было сказать. Он старше и в десять раз сильнее ее, но она не испытывала страха. Со странным равнодушием она отметила, что его глаза больше не были холодными и загадочными — в них голубым огнем мерцал страстный гнев.
— Ну? — сурово продолжал он. — Ты ничего не скажешь в свое оправдание? Или ты от страха язык проглотила?
Домине помотала головой, не проронив ни слова, и на мгновение он закрыл глаза, словно для того, чтобы выкинуть из головы ее образ. Затем он тяжело вздохнул и хрипло проговорил:
— Ты могла разбиться насмерть!
Домине с трудом сглотнула.
— Я… не думала об этом, — дрожащим голосом произнесла она. — Простите, если доставила вам беспокойство.
— Беспокойство! — эхом отозвался он. — Какое неподходящее слово!
Его руки скользнули по ее плечам к горлу, но в этом — жесте не было грубости. Он осуждающе покачал головой:
— Что мне с тобой делать?
Домине била дрожь — не от холода, а от того, что девушка внезапно четко осознала очень важную вещь: как бы он к ней ни относился, отныне она чувствовала себя молодой женщиной с незнакомыми ранее желаниями. Она не могла сказать, откуда взялось это ощущение, но инстинктивно понимала, что Джеймс Мэннеринг с этого дня для нее больше, чем опекун, больше, чем чужой человек, которому она обязана подчиняться до достижения совершеннолетия. Справившись с волнением, она сухо произнесла:
— Мне холодно. Я хочу вернуться в дом.
Джеймс немедленно отпустил ее.
— Не отставай! — приказал он и пришпорил жеребца. Домине, уняв нервную дрожь, с трудом взобралась на спину Роузи, и кобыла пустилась вскачь вслед за гунтером. Когда они добрались до конюшни, девушка совсем окоченела и, спешившись, начала согревать непослушные пальцы своим дыханием, притопывая и подпрыгивая от холода. Она думала, что Джеймс ушел в дом, оставив гунтера на попечение работника фермы, но тот через секунду появился на пороге конюшни и, внимательно посмотрев на Домине, мрачно распорядился:
— Иди домой! Ты посинела от холода. Я расседлаю Роузи.
Домине поколебалась, но все же решила не спорить. Она кивнула и побрела к дому, ругая себя за то, что у нее не осталось смелости прекословить ему. Утренние волнения измотали ее морально и физически, и девушка пошла наверх в свою комнату с тяжелым сердцем.
Глава 6
Оставшуюся часть дня Джеймс провел взаперти в своем кабинете и даже не вышел к столу. Его мать и кузина не видели в этом ничего странного — он частенько работал без перерывов, перекусывая прямо за печатной машинкой.
После ужина, когда они втроем расположились в гостиной, миссис Мэннеринг сказала:
— Мелани, ты знаешь, что Джеймс завтра уезжает в Лондон?
— Разумеется, нет. Я узнаю все важные новости последней. — Она бросила взгляд на Домине, которая листала журнал. — А свою подопечную он берет с собой?
Миссис Мэннеринг вскинула темные брови:
— Она останется здесь конечно же.
Мелани поморщилась:
— Почему «конечно же», тетушка Джеральдина? Вы же знаете Джеймса. Он непредсказуем, и ему вполне может прийти в голову прихватить ее с собой.
— Мне известно, что Домине остается здесь, — натянуто произнесла женщина, не скрывая раздражения. — Домине, дорогая, не подашь мне сигареты? Они на журнальном столике. — Поблагодарив девушку, она откинулась на спинку кресла и с наслаждением выдохнула струю голубоватого дыма. — Ты когда-нибудь курила, Домине?