Когда он слышал незнакомое слово, то предпочитал сначала обидеться, а потом уже разбираться. Наставница лишь покачала головой.
– Помощник, спутник, телохранитель – как ни назови. Волшебники не ходят поодиночке. Это несолидно.
– Вы же ходите! – заметил Марбл. Майрис лишь холодно улыбнулась.
– Могу себе позволить. К тому же, теперь у меня есть ты. И при всём желании ты не смог бы стать фамильяром Орис. Вы родня, а слугой волшебника не может быть ни родственник, ни возлюбленный.
Это был тот радующий душу момент, когда Майрис не просто отвечала на вопрос, но отвечала ещё и подробно. С ней никогда нельзя было предугадать: расскажет ли она всё, ещё и добавив деталей, ответит туманно или вовсе ответит вопросом на вопрос. Были вещи, которыми она делилась охотно, но стоило коснуться вопросов её прошлого, как слова Майрис становились зыбкими, словно утренняя дымка над рекой. Она была ходячей загадкой, эта Майрис, а может она была просто странной. Или всё одновременно? Орис затруднялась дать ей точное описание. Принимая чужие правила игры, будь готов проигрывать, повторяла она себе. Проигрыш в случае Орис заключался в том, что она оставалась в плену загадок и неведения, и ей оставалось лишь вздыхать и недовольно щуриться.
– Однажды я заставлю вас рассказать всё, что мне интересно, – пообещала Орис. Майрис посмотрела на неё с умилением, как на котёнка. Это было довольно унизительно, так что Орис про себя повторила своё обещание. Она всё ей расскажет, эта ведьма! Про чёрное колдовство, про свою семью, про Кагую, про то, почему ушла из деревни и почему ею пугают непослушных детей – всё-всё.
А пока что Орис приходилось довольствоваться малым.
***
Холодало.
Лето в горах короткое, что поделать. За ним наступает ещё более короткая осень, чтобы подом передать бразды правления долгой снежной зиме. В горах много солнца, но мало тепла. А сейчас настали те самые гадкие деньки в начале осени, когда днём было тепло и солнечно, а ночью всё сковывало инеем.
Стоя на камне в нескольких шагах от ставшей родной лачуги, Орис поёжилась, сильнее кутаясь в шаль. Тело всё ещё слабо грело её, оставаясь болезненно худым. Наставница не разрешала ей есть слишком много, да Орис и не хотелось. Вот Марбл, тот всё пытался положить ей за ужином лишний кусочек, всё вздыхая, какая она тощая. Если бы это было главной проблемой её внешности!
Он вновь поёжилась. Закутывание в шаль не особо помогало: мёрзли ноги. Она по старой привычке стояла на камне босиком, но за время её лежания кожа на ногах облезла, а новая выросла гораздо тоньше. Если раньше она могла до первых снегов ходить по камням, только изредка по настроению надевая обувь, то сейчас Орис начинала понимать, почему Майрис разувается только перед сном. Впрочем, всё её тело стало хрупким и жалким, и малейший сквозняк вызывал у неё приступ чихания и насморк. Позор для горной женщины.
– Орис.
Она повернула голову зрячей стороной к источнику звука. Наставница стояла возле крыльца, намотав на руки полы своего любимого плаща, непонятно, чтобы подобрать их или чтобы согреться. Орис вопросительно глянула на Майрис, ожидая, что же та скажет.
Майрис сделала приглашающий жест рукой, и они неспешно пошли вперёд, словно прогуливаясь. Наставница выступала вперёд, словно сказочная королева, сложенные перед грудью руки придавали её образу одновременно гордость и невинность. Орис плелась рядом, кутаясь в шаль. Выглядела она, как побитый шакал, и ощущала себя примерно так же. Она косилась на наставницу, думая, сможет ли когда-нибудь выглядеть хоть на десятую часть столь же царственно.
– Сегодня мы будем ломать твоё понимание мира, – нарушила тишину наставница.
Орис вздрогнула. У неё и без того сейчас были некоторые проблемы с пониманием мира, в основном потому, что прежнего мира у неё и не было-то больше, а новый мир был пока зыбок и непонятен. Она медленно кивнула, хотя наставница шла на шаг впереди и видеть этого не могла.
Майрис подошла к высокому ясеню и мягко провела рукой по грубой коре. Пола её плаща тут же упала вниз, но наставница не обратила на это внимание.
– Прикоснись к дереву. Что ты чувствуешь в нём?
Орис не надо было прикасаться, чтобы сказать. Для неё видеть состояние растения было так же естественно, как при взгляде на человека понять его возраст, пол, здоров ли он и какое у него настроение. С той только разницей, что некоторые люди скрывали правду, в то время как растения были созданиями куда более открытыми. В отличие от людей, за улыбками которыми могла прятаться и грусть, и злость, а за словами – ложь, растения всегда честно выражали свои чувства. Они не использовали слова, но с помощью образов могли сказать не меньше. В своё время она испытала настоящий шок, когда узнала, что другие глядя на дерево видят просто дерево. Что ж, раз Майрис просила, Орис послушно положила руку на ствол и только тогда начала говорить: