Все эти приготовления и хлопоты были Эрике ненавистны, и она брала колчан и лук, уходила спозаранку в лес, хотя тётя и просила её быть осторожнее.
— Не бойся, зайцы с лисицами меня не обесчестят, — Эрика лишь криво усмехнулась на очередные просьбы тёти.
— Зайцы-то зайцами, да полно в лесах беженцев и всякого лихого люда, — ответила Бригитта, но видя, что племянница сама не своя, настаивать не стала.
И Эрика всё это время пропадала в окрестных лесах, и никогда ещё она не приносила в замок так много дичи, как в этот последний месяц лета, словно каждая из выпущенных ею стрел предназначалась на самом деле её врагам.
Постепенно ярость улеглась, перегорела и остыла, превратившись в холодную сталь ненависти. Слова дяди о том, что она, как будущая королева, должна думать о своём народе, если не примиряли её с существующим положением дел, то хотя бы заставляли воспринимать всё просто, как жертву и долг. И сидя где-нибудь в лесу, на опушке, на нагретых солнцем камнях, когда вокруг сквозь узорную зелень листьев лилось золото лучей, она почти готова была к тому, чтобы безропотно принять свою участь. Но видимо снова вмешалась Богиня Танаис, и неизвестно каким из своих лиц она повернулась к Эрике на этот раз.
— … а я бы не рискнул целовать невесту короля, хоть и с разрешения. Даже будучи королевским агатом. Да ну его! А ну как потом Раймунд оттяпает тебе башку за то, что прикасался к его красавице?
— А кто сказал-то, что она красавица-то? Может она страшная, как болотная жаба?
Эрика встрепенулась, услышав мужские голоса. Соскользнула с камня вниз, прокралась тихо, как ящерица, между замшелых валунов и осторожно выглянула из-за ствола поваленного дерева. По ложбине вдоль русла ручья, в котором на исходе лета совсем уже спала вода, ехал тавиррский отряд. Человек пятнадцать. Тропа изгибалась, петляя меж валунов и скрывая часть всадников за густыми кустами, так что сосчитать всех Эрика не успела. Она вглядывалась жадно в их лошадей, варёную кожу курток, усеянную шипами, хорошие сёдла и мечи, и чувствовала, как ярость, которую она упорно загоняла в силки рассудка целый месяц, снова разворачивает крылья, рвёт все путы благоразумия, заставляя трепетать ноздри и сердце стучать, как сумасшедшее. И хотя отряд не вёз с собой никаких штандартов, и при них не было знаков отличий, Эрика без труда узнала плавный южный говор.
— А ну коли она страшная, то тогда тебе Вик, вообще повезло! — всадники расхохотались. — Есть шанс, что она из жабы превратится в красавицу от твоего поцелуя! И тогда король отсыплет тебе от своих щедрот!
— А я бы не стал целовать жабу даже за золото. Слышал я, что все они тут, как одна — ведьмы, и ну как сам ты обернёшься жабой? — раздался чей-то голос и снова послышался смех.
— Не-не, Бирн, ты что! Командор не станет целовать эту девицу, если она страшная! После леди Мелисандры, целовать какую-то балеритскую замухрышку? От неё же поди навозом воняет за полквадра! Вик такого не потерпит. Это выше его достоинства, его же потом в Кальвилле за такое засмеют, а Вик? — подначивал командора кто-то из отряда.
— Да заткнулись бы вы, — лениво отмахнулась тот, над кем все подтрунивали, — всю дорогу не уймётесь я вижу. Завидуете, что не вам принцессу целовать?
— Эй, командор, а ежели принцесса эта страшная, как жаба, спорим, ты её не поцелуешь?
— Чего же не поцеловать, раз она невеста самого короля! Уж с такой белой костью, как у командора, только и пристало целовать принцесс…
— Неа, не поцелует!
— На что спорим, Корин? — тот, кого звали командором, попридержал лошадь, оборачиваясь к особо рьяному спорщику. — Пятьдесят золотых?
— Ну, кто же так спорит! — вмешался кто-то ещё. — С Виком спорить — себя не уважать, он же тебя обдерёт как липку! Тут надо сразу обговорить условия, это смотря какой поцелуй, а так-то он тюкнет её в губы и прощай твои золотые!
— Не-не, что ещё за «тюкнет в губы»? Надо по-настоящему, долго и с языком, да так, чтобы она сомлела вся, ну и за грудь её потискать, раз уж такой случай представился, когда ты ещё полапаешь за грудь будущую королеву? А мы поглядим. Это тебе не мечом махать, тут настоящая отвага нужна.
По отряду прокатилась волна смеха, и всадники начали делать ставки на то, что этот самый командор на такое не отважится.
Но командор отважился.
— Думаешь, смелости не наберусь? — усмехнулся он, придерживая коня.
Эрика лежала, сминая пальцами в мох, и понимая — они говорят о ней. И что это тот самый отряд, который должен будет забрать её в Кальвиль. Они были совсем близко, и ветви рядом с ней качались от прикосновения к их плечам. Она впилась взглядом в того, кого все называли командором, и ярость вперемешку с ненавистью прокатилась в её душе, как верховой пожар по сосновому лесу.