– Конечно, – ответил Саймон, пожалуй, даже слишком поспешно, затем кровь бросилась ему в лицо.
Радость вспыхнула в нем. Когда Рианнон в конце мая попросила его уехать, он сделал это, в бешенстве твердя себе, что она совершенно права. Без сомнения, он был околдован ее присутствием. Если бы он вернулся к нежным скромным женщинам Англии, то вскоре стал бы презирать ее дикое очарование. Только он был не в состоянии даже пытаться. Такое чувство отвращения овладевало им каждый раз, как только он начинал флиртовать, что он тут же спасался бегством. Он даже не мог найти радости в прежних любовницах, которых ему не нужно было добиваться, которые не требовали приятных слов, но жаждали испытать чувственное удовольствие от его сильных и умелых ласк. Он мог облегчить свое тело обыденно, как будто воспользоваться ночным горшком, но в этом уже не находил былого удовольствия. Он желал только Рианнон.
К июню дела обстояли так, что Саймон с радостью вернулся бы назад в Уэльс, готовый, подобно придворным любовникам из романов, которых он всегда высмеивал, умолять об улыбке, о взгляде, об одном-единственном слове, если бы только не знал, что Рианнон скажет, что он отсутствовал совсем недолго. Его гордость боролась с любовью, и он мог утратить эту женщину, но возникшие проблемы задержали его.
Все это, вместе взятое, плюс то, что Саймон знал: он не мог сказать Рианнон «я был верен», чтобы это не звучало смешно, поскольку он отсутствовал три месяца, удерживало его от возвращения к ней. Теперь, однако, Ричард предлагал ему воспользоваться исключительным предлогом, что в общем-то отвечало сокровенным желаниям самого Саймона. Даже если его сразу не пошлют обратно в Уэльс, верхом удовольствия будет находиться рядом с Ричардом Маршалом, и, что бы граф ни говорил о нежелании оказывать сопротивление королю, Саймон был уверен, что схватка неминуема. По меньшей мере, это может отвлечь его от Рианнон.
– Если вы позволите, милорд, – быстро сказал Саймон, – я приведу с собой своих людей, когда явлюсь с Джеффри и моим отцом. Тогда я смогу сопровождать вас везде, куда бы вы ни направились.
– Я буду счастлив видеть вас рядом с собой и только в сопровождении четырех человек. Но вы полагаете, что разумно демонстрировать вашу связь со мной так открыто? Захочет ли лорд Иэн?
– Он будет так рад избавиться от меня, – весело произнес Саймон, – что, несомненно, одобрит даже мою идею сопровождать самого дьявола. Он считает меня слишком прямолинейным человеком. – Затем он добавил, но уже более сдержанно: – Если бы вы согласились на небольшую хитрость, милорд, и сыграли бы роль одного из моих тяжеловооруженных всадников, пока мы не проедем ворота, то и для вас было бы безопаснее, да и в отношении меня не возник бы вопрос о… моей… компании.
Саймон немного опасался того, что Ричарда может оскорбить мысль о подобной уловке, о необходимости скрывать свое присутствие, но Ричард был слишком практичен, чтобы позволить ложной гордости взять верх и подвергнуть себя опасности.
– Хорошо! – воскликнул Ричард. – Отлично! Не думаю, что стало известно о моем приезде, и если не заметят моего отъезда, то вообще не о чем беспокоиться. Да, будет лучше, если при дворе вас не будут считать моим человеком. Если я захочу донести какую-нибудь информацию до слуха короля, то смогу это сделать через вас и лорда Джеффри.
Состоявшийся вскоре разговор с Джеффри и Иэном окончательно убедил его в серьезности угрозы, что нависла над ним, и Ричард согласился с необходимостью бегства. Джеффри слышал достаточно, чтобы быть уверенным самому и заставить Ричарда поверить в то, что существовал определенный план его захвата, который должен был бы послужить для всех куда более наглядным уроком. Джеффри выглядел измученным, когда рассказывал обо всем, что знал.
– Все дело в болезни, – произнес Иэн слегка дрожащим голосом. – Это не Генрих, клянусь, не он. Он выглядит и говорит как человек, сходящий с ума от горячечного бреда. Я знал Генриха всю его жизнь, с самого его рождения; это любящее существо, которое больше всего на свете желает делать добро.
– Генрих не любит править, а вот Винчестер – да, – устало вторил тестю Джеффри. – К сожалению, король действительно не интересуется делами правления. Он больше любит великолепные церкви, музыку, книги, красивую одежду, развлечения, но у него очень добрая душа.
– Да, – согласился Иэн. – Генриху нужно, чтобы его любили. Чтобы отец и мать…
Он закрыл глаза и вздохнул. Ричард понимающе кивнул – он много лет провел при дворе Джона. Правда, он удивился, как мог Иэн так глубоко понимать Генриха? Ричард не знал, что с самим Иэном в детстве обращались грубо. А что касается королевы Изабеллы, матери Генриха, то, казалось, ничего вульгарного в ее поведении не было, но эта бессердечная и самовлюбленная женщина могла превратить жизнь ребенка в сущий ад.
Ричард был пажом при дворе, когда Генрих был еще ребенком, и знал способность короля делать назло и обманывать. Однако ему знакома была также способность Генриха любить и отдавать. Ричард соглашался, что король действовал очень непохоже на себя, поступая так неожиданно жестоко. Генриху не нравилась жестокость. Король был великодушен – он любил давать и получать взамен благодарность. Ему не хотелось испытывать беспокойство, враждебность, критику, и он просто не выносил, когда его обвиняли в какой-нибудь ошибке.
– Ладно, но что вы советуете мне делать? – спросил Ричард.
– Вернуться в свои поместья, милорд, – быстро ответил Джеффри.
– Даже если меня объявят вне закона? Джеффри замолчал на какое-то мгновение – ему неприятно было говорить то, что он должен был сказать, поскольку преданность вступала в конфликт с чувством справедливости.
– Да, – наконец произнес он. – Удерживайте свои земли, милорд, силой, если понадобится, хотя я надеюсь, что до этого дело не дойдет. Будет труднее получить обратно то, что попало в руки короля, и ваши попытки обрести свою собственность лишь пробудят новую волну злобы и негодования. Если у Генриха не будет ничего вашего, что казалось бы ему соблазнительным передать другому…
Наступило молчание. Каждому присутствующему здесь знакома была склонность Генриха дарить то, что ему не принадлежало, особенно, если речь шла о родственниках и просителях.
– Будет намного проще простить и забыть, – продолжил Джеффри. – Если королю нужно отдать то, что обеспечивает поступление денег в его кошелек или, возможно, лишает фаворита того, что он преподнес ему в дар, то было бы искушением поддерживать состояние враждебности. Вам известно, как он «выдаивал» де Бурга, капля за каплей, пока не «выдоил» все, что можно.
– Согласен, – многозначительно произнес Иэн. – Только не попадайтесь ему в руки до тех пор, пока он не выздоровеет после своей болезни, и тогда все будет прекрасно. Легко взять назад слова об объявлении вне закона, когда не требуются никакие реальные компенсации.
5
Кконцу первой недели августа рассеялись сомнения Киквы относительно необходимости свадебного платья для Рианнон. Рианнон готова была выехать ко двору своего отца, и Мэт предпочел отправиться с ней. Урча от ярости, но не предпринимая попыток вырваться, что он, конечно, мог сделать и сделал бы, если бы не пожелал ехать, Мэт сидел в своей дорожной корзине на крупе верховой лошади Рианнон. Если ехал Мэт, исключалась возможность того, что Рианнон может допустить какую-нибудь серьезную ошибку.
Кикву чрезвычайно умиляли отношения между ее дочерью и огромным котом – Мэт определенно считал, что скорее Рианнон принадлежит ему, а не наоборот. И, по-видимому, Рианнон соглашалась с этим. Однако лорд Ллевелин вовсе не разделял любовь Киквы к коту. Он лишь тяжело вздохнул, когда начался бедлам, сопровождаемый остервенелым лаем собак после их первоначального взвизгивания от боли и страха.
– Ты опять привезла с собой это чудовище? – воскликнул он. – Разве ты не знаешь, что кот – неподходящий объект любви для благородной женщины?
– Мэт вовсе не мой любимец, – ответила Рианнон, смеясь. – Это я – его любимица, или, возможно, мы с ним друзья, хотя он может и не считать меня достойной этой чести.