— Уймись, Витя, — добродушно попросил Лапин.
— Хочешь, я для наших с тобой встреч квартиру в кондоминиуме куплю? — говоря это, Витольд выскочил за дверь и вернулся с объемистым пластиковым пакетом. — Я тут с собой кое-что прихватил, что ж всухую разговоры разговаривать.
Плейбой Витольд и в этом был мастак: мигом превратил мелкий кухонный столик в стол, что называется, яств. Бутылка «Чивас ригал», бутылка «Энесси», икорка, севрюга в мастерском наряде, горячая, размером с генеральскую фуражку пицца и сопутствующее. Расставив все по местам, он развалился на хлипкой табуретке, как в кресле — используя вместо спинки замурзанную стенку.
— Так ведь надеремся, Витя, — понял Лапин, усаживаясь напротив.
— Постепенно. До того, как в пампасы уйдем, успеем поговорить.
Витя разлил по граненым стаканам, Лапин произнес тост:
— Со свиданьицем. Долго же я его дожидался.
— Нечем было тебя порадовать, Костик, — ответил Витольд выпив.
— А сегодня?
— Кое-что имеется, — Витольд разливал по второй. — Вчера к анклбену из Лумумбы прибыл таджикский басмач с полным чемоданом темноты.
— Не новость. Уже на поводке.
— Хорошо работаете! — похвалил милицию Витольд. — За нашу милицию.
Выпили.
— Только из-за Максимки и душанбинского урюка ты бы мне не звонил. Что еще?
— Блатари вовсю шуршат о преждевременной кончине двух гасильщиков. — Витольд, не глядя на Лапина, старательно разливал по третьей.
— А дальше?
— Плохо о тебе говорят, Костик. Будто ты от полного прокола по закону на беспредел вышел. Будто это твой Энерджайзер внаглую двух валял отправил к верхним людям.
Лапин поднял свой стакан, посмотрел его на свет.
— И этой параше верят?
— Не хохлома это, Костик, а серьезный спуск с самого верха.
— И ты веришь?
— Не имею я права в это верить. Тем более, что верить не хочется. Давай-ка за права без обязанностей!
Чокнулись, выпили по третьей, на этот раз добротно пожевали в молчании. Лапин попил водички и заговорил:
— Кстати о правах, Витя. Сейчас ты имеешь неоспоримое право уйти от меня, потому как держать тебя мне нечем. С ширевом ты завязал намертво, дело, от которого я тебя тогда корыстно отмазал, за давностью времени быльем поросло, ты свободен как птица. А ты продолжаешь на меня работать. Почему?
— Я игрок, Костя. Как там пел Никулин в «Кавказской пленнице», — Витольд мастерски исполнил: — «И жизнь наша — вечная игра!» Мне мало сцены, мне нужна куражная, в опасностях игра по жизни. А ты даешь мне такую возможность — поплясать над пропастью на канате.
— Смотри, не доиграйся.
— Не пугай, мне бояться нечего, меня паханы любят.
— Они никого не любят, Витя.
Разливая по четвертой, Витольд спросил:
— А ты меня любишь?
— Я тебя, Витя, очень люблю. Как сына, которого у меня нет.
Витольд поднялся, перегнулся через стол и звонко поцеловал полковника в лоб.
— Благодарю за службу, — сел и смахнул как бы набежавшую слезу.
— Ожидая тебя, я здесь, на кухне, наблюдал, как по стене таракан бежал. Сытый такой, энергичный, уверенный в своей собственной безопасности. А я мог его прихлопнуть в момент.
— И я тебе напомнил этого таракана, — обиженно догадался Витольд.
— Не таракана, а его беспечный бег над пропастью. Запомни раз и навсегда: паханы твои — нелюдь, безжалостно уничтожающая все человеческое.
— А ты хочешь уничтожить их…
— Пытаюсь, Витя, пытаюсь.
Ночь подходила к Москве, как ей и положено в мегаполисе, поздно. Еще потоком шли по Садовому автомобили, но уже опустели тротуары, и запоздавшие москвичи и заполошные гости столицы рысили к конструктивистской арке станции «Красные ворота». До закрытия метро оставалось пятнадцать минут.
Дима спустился на первый пролет лестницы к телефонам— автоматам и, зайдя в кабину, набрал номер.
— Оля, это Дмитрий, — сказал он и, не поздоровавшись, замолк.
— И что мне собирается сказать Дмитрий, помимо забытого «здравствуй»?
— Здравствуй. Я не знаю, что сказать.
— Здравствуй. А я тем более.
— Мне не с кем поговорить, Оля.
— То не с кем поговорить, то не знаешь, что сказать. Ты пьяный?
— И пьяный тоже.
— Тогда ложись спать.
— Мне теперь негде спать.
— Что-нибудь случилось, Дима?