— Случилось.
— Худо тебе?
— Не то слово.
— Руки в ноги — и ко мне! — приказала Оля.
— А твои на территории?
— Нету их, нету! Быстрей давай!
…Дима повертел на блюдце чашку с недопитым крепким чаем. Потом поставил кулаки на так понравившийся ему стол и уронил на них голову. Вошла Оля, тронула его за плечо.
— Я в кабинете тебе постелила. Иди, ложись.
— А может быть, я уже сплю? Или еще сплю? — не отрывая лба от кулаков, глухо и безнадежно сказал Дима. — Господи, как хотелось бы проснуться, открыть глаза и — вот она, койка в общаге. И не было ничего. — Он поднял голову. — Но все было. Почему именно со мной, Оля?
— Об этом спрашивать надо не меня, — ответила Оля, усаживаясь напротив и с жалостью глядя на смятое растерянностью Димино лицо.
— Кроме как у тебя, мне не у кого спросить: что мне делать, Оля?
— Уже разговор. Что мне делать, это не то «что делать», — Ольга стала нарочито жесткой. — Это конкретный вопрос, а не мировая скорбь. И кончай сопли жевать на тему «жизнь есть сон». Итак, что тебе делать. По-моему, тебе надо делать ноги.
— Ментура меня всюду достанет.
— Достанут, конечно, но со временем. Но со временем и поостынут. А сейчас по горячке могут тебя в камеру хранения определить.
— Сейчас, завтра, через неделю — какая для них разница?
— Против тебя — ничего, кроме шатких косвенных.
— А мэнша в лифте?
— Она видела, как ты убивал?
— Она не могла видеть, потому что я не убивал.
— Об этом я и говорю. Твои родители где живут?
— У меня одна мама. Она у брата живет в Ярославле.
— Вот в Ярославль тебе и не надо ехать. Какое-нибудь место вне Москвы есть, где тебе голову можно преклонить?
— В родном Зажопинске кое-какие корефаны остались.
— Тогда завтра с утра и отправишься.
— Так ведь этот полкаш предупреждал…
— Они у тебя подписку о невыезде взяли? — перебила Оля.
— Он мне на слово поверил.
— Ты вольный российский гражданин, Дима, и по закону можешь уехать куда захочешь.
— Как я уеду? Мало ли что…
— Да уж не на поезде или автобусе. Ты прав: мало ли что, — она оценивающе осмотрела его. — На байке коптить можешь?
— Я все могу.
— Тогда все в порядке. Пора в люлян, Дима. Завтра трудный день.
…Он лежал на спине и смотрел на свет уличного фонаря, который мелкой-мелкой клеткой пробивался сквозь занавески. Тихие слезы текли из глаз по вискам. Не ощущая, что плачет, он плакал. От жалости к себе? От безнадеги? От света фонаря?
Она обнаружилась в кабинете внезапно, как привидение. Она и была похожа на привидение, в своей белой рубашке. Привидение бесшумно присело на край кожаного дивана и осторожно провело ладонью по его лбу, глазам.
— Ты плачешь? — спросила Оля.
— Просто глаза слезятся от света фонаря.
Он поймал ее руку и поцеловал ласковую ладонь.
— Пировали — веселились, подсчитали — прослезились, — ни к селу ни к городу вспомнила она.
— Все шутишь…
— Какие уж тут шутки. Вату катаю от нечего сказать.
— Скверно мне, Оля…
Она поцеловала его в мокрый глаз и решительно предложила:
— Пойдем ко мне, несчастненький ты мой.
…Они занимались любовью отчаянно и безоглядно. Чтобы забыться. Чтобы ненадолго забыть.
Она потрепала его за плечо — разбудила. Он туповато лупал припухшими глазками, мало что понимая. Потом увидел ее, затянутую в халатик, тоненькую, — расплылся в улыбке.
— Иди, душ прими, — приказала Ольга и, вглядевшись, добавила: — И побрейся. Только папин бритвенный прибор не трогай, он страсть как этого не любит. — Она открыла прикроватную тумбочку, пошарила там и протянула ему одноразовую бритву. — Держи.
— Ты ею подмышки бреешь? — спросил он и сел в кровати, прикрываясь одеялом.
— Не боись, она свеженькая. Давай, пошевеливайся.
…Бритый, в маечке, обтягивающей мощный торс, он посмотрел в зеркало и сам себе понравился.
— Можно к тебе? — крикнула за дверью Ольга.
— Антре! — красивым баритоном разрешил он.
Нет, про нее ничего нельзя угадать: в короткой кожаной куртке на молниях, в кожаных же узких штанах, в высоких шнурованных башмаках она смотрелась молоденьким рокером.
— Как мимолетное виденье… — делано изумился Дима.
Она не реагировала на пустяки, она распоряжалась. Отвела его на кухню, указала на нечто, укрытое салфеткой.
— Тут я тебе зажевать оставила. Если мало — бомби холодильник. Вернусь часа через два-три. Можешь не беспокоиться: родители будут только завтра. На телефонные звонки и звонки в дверь не реагируй. Смотри телевизор и жди меня. Вроде все.