— Я понял вас. Есть искины-шахматисты, есть биржевые игроки, а есть игроки в человеков. Чей круче. Будь моя воля, я бы запретил это. А уж чокнутый искин суицидника… Тьфу! Веревка повешенного.
— Так ты считаешь, у них есть чувства, — сказала Машка.
Ребенок сидел тут же, рядом с Машкиным мужем, болтал ногами, то вытягивая их вперед, то загибая до упора под стул, и непрерывно звучал. Тихий раздражающий звук, жужжание, мычание. Лева все понимал, но это бесило. Не младенец же он, и что сложного даже для слабенького мозга в команде «замолчи»? А самое бесящее — что мальчик был похож на Машку, какой он ее помнил тогда. Тот же овал лица, те же брови. Радужные искры в хрустальных бусах, четки из зерен кофе, браслет из яблоневых зернышек, обрывок песенки полушепотом.
Пакостная мысль, но хорошо, что я на ней не женился, а ведь мог. Был бы это мой… Врешь, Егоров, ничего ты не мог. У тебя уже тогда были они. Одно другого стоит.
— Чувств, таких, как у нас, у них нет, — сказал он. — Ни ощущений, пока не подключатся хотя бы к видеокамере, если не к коре мозга. Ни эмоций в точном смысле слова, эмоции имеют гормональную природу.
— Ты сказал, они не хотят быть стертыми. Значит, страх смерти у них есть.
Раньше она задавала тысячу вопросов, перебивала сама себя и смеялась, теперь она не спрашивала, а утверждала. Эта женщина будто командовала отрядом во время боевых действий. Или проходила собеседование, на котором бракуют за нерешительность. Говорила она, муж молчал.
— Не хотят — это не обязательно страх. Для искина нет ничего хуже, чем не выполнить задачу, а самоубийство… в общем, так далеко от выполнения, что дальше некуда.
— Тогда все импы неудачники по жизни. Люди смертны. (Обними его, пожалуйста.)
Последняя реплика относилось к мужу. Тот обхватил мальчика за плечи, и гудение стало тише.
— Да нет. Если не суицид, то импа могут передать коллегам, родным. Это как завещать библиотеку или коллекцию каких-нибудь ваз. Тогда он, скорее всего, перестанет быть импом, станет обычным искином, но сможет продолжать решать те задачи, которые решал вместе с хозяином. А бывает и так, что импов передают по наследству, и наследники их носят. Знаешь про Гуревичей?
— Семья физиков? Знаю.
— Ну вот, я к тому, что в принципе это возможно. Даже необязательно родственникам. Ничего патологического нет в том, чтобы носить чужого импа. Но суицид дело такое…
— Суеверие. Вещи мертвого сожги, так?
— Не суеверие. Машка, я должен вам сказать, чтобы вы понимали. Никто не знает, какова доля импа в этом деле. Благополучие человека — мутная вещь. Он мог сделать владельца великим артистом, а на самом деле человеку надо было жениться и выращивать авокадо. А все эти награды, экспозиции, прямые включения его сломали, понимаешь? Никто не знает наверняка. Никто не может просчитать риски.
— Ну, это и для любой жизни, и без импа, никто не может.
Машка переглянулась с мужем. Мальчишка прекратил болтать ногами и начал выписывать руками какие-то скрипичные ключи, гудя в лад, то выше, то ниже.
— Расскажи еще раз про этого Ильясова, — попросила Машка. — Архитектор?
— Высокофункциональный аутист. Инженер-архитектор, до последних дней работал. Покончил с собой, когда узнал, что у него редкая форма рака, для которой нет терапии.
— А виноват, значит, имп?
— Порядок один для всех. — Лева помолчал. — Да, я не спросил: у вашего парня модификации же есть?
— Конечно.
Сказано было спокойно, но Лева сразу почувствовал себя хамом. Конечно, у Машкиного ребенка должны быть все необходимые модификации для нейрокомпьютерного интерфейса. Когда она родила, у них были такие же мечты и планы, как у всех.
— Ну что ж, тогда решайте и…
— Мы уже решили, — подал голос муж. — Знаете, Лев, у нас выбор небогатый.
Лева знал. Про терапии и тренинги, оказавшиеся бесполезными, и про то, сколько стоит имп для ребенка под заказ, сколько его ждать и какие шансы получить разрешение, с учетом того, что это будет импорт информационных технологий. Сам Лева им рассказал, в чем состоит незаконность идеи и какие могут быть последствия. Если удастся продержаться хотя бы год, импа, скорее всего, не отнимут, чтобы не травмировать ребенка. Штраф — фигня, в самом худшем случае родительских прав лишат одного из них, а второй прикинется, что ничего не знал, отлично!