– Прости! – Оли потянулся к нему, как маленький ребенок, просящийся на руки. – Прости! Прости меня, пожалуйста!
Без нареканий мастер Барте бросился к сыну и загреб его в охапку. Оливье признался себе: никакой он не герой. Хотя за правду и многое другое было стыдно, он знал, что напишет об этом.
Глава IV. Розина
Пролетел год: его месяцы вращались вокруг мастера Барте и Оливье расписными задниками сцены, недели проносились перед глазами парящими акробатами и галопом цирковых коней, а дни вихрились конфетти, искусственным снегом и снопами фейерверков. Они свыклись, сработались, выровняли темп и шли по творческой ковровой дорожке в ногу. Только Оливье больше не смог никого оживить. Мастер Барте пытался его порадовать новыми работами: человекоподобными зверями, сказочными персонажами и диковинными животными. Он наряжал их в расшитые золотом прозрачные крылья, многослойные платья исторических фасонов, в сияющие доспехи, которые ковал сам, установив передвижную кузницу. Оли восхищался, писал пьесы, подкидывал идеи для эскизов под задуманные им характеры, но куклы сидели безвольными и неподвижными, пока он не брался за их нити. Мастер Барте бросался в радикальные меры по возвращению Оливье веры в себя: купил ему великолепного белого жеребца, отдал целый фургон, выделил штат работников сцены и кукловодов для хора. И однажды, отчаявшись вытащить его из мастерской, привел в весьма сомнительное для четырнадцатилетнего парня заведение. Оливье горячо возмутился: «Ты хочешь поднять мою самооценку или втоптать ее в этот засаленный ковер? Какие еще будут идеи: оплатишь положительные отзывы критиков, пригласишь подставную массовку на шоу?» Мастер Барте заверил, что в этом нет нужды, но больше не повторял ошибок, потому что после того вечера Оливье окончательно закрылся в себе. Он действительно был похож на старинный маленький сундучок: в бархате и многослойном шелке, со въевшимися в них сладкими запахами гримерных отдушек, с фарфором кожи, не видевшей дневного света под навесом шатров, янтарем бегающих глаз и одним-единственным замком, к которому не подходил ни один ключ. Со дня их примирения сын и отец больше не ссорились, но и не говорили задушевно. Оли утверждал, что и говорить-то нечего. И когда мастер потерял всякую надежду, спасение нашло их само.
Оба Трувера сидели в зеленом фургоне, перебирая приглашения, корреспонденцию, счета. Мастер Барте откинулся на спинку стула и, потерев морщинку на лбу, вчитался в очередное письмо.
– Что там? – мимоходом спросил Оли, даже не отрываясь от переписывания трат на суточные в режиссерский дневник.
– Да весьма интересное предложение… – задумчиво протянул отец. – Только оно уж больно меняет наши гастрольные планы.
– М-м? – промычал Оливье, выражая сиюминутное любопытство.
– Да мой старинный друг зовет на Север на пару недель, – бурчал под нос мастер Барте, все еще водя глазами по строчкам.
– Звучит уже не так интересно, – вскинул брови Оливье. – Что там, очередной Шевальон с благотворительными концертами и попечительскими советами?
– Почти, – бросил мастер Барте, дочитал и наконец объяснил сыну: – Поль Анжус зовет на выпускной в Пальер-де-Клев.
– В Пальеру? – переспросил Оли, уже явно заинтересовавшись. – К рыцарям?
– Да. У них намечается юбилейный выпуск, и глава попечительского совета (да, не без этого, ты был прав) захотела, чтобы помимо традиционной ярмарки и мероприятий в де-Клев была более продуманная и разнообразная программа. Поль решил обратиться напрямую ко мне. Это его выпуск.
– Твой знакомый пальер? – В голосе Оливье послышался восторг.
– Да. Мы росли по соседству лет до восьми, а потом его отдали в Пальер-де-Клев на послушание. В юношестве переписывались. А в молодости я его там даже навестил. А у тебя какой-то интерес к рыцарству? – вдруг спросил мастер Барте.