Оливье переводил взгляд с Ле Гри на девочку, которая, судя по наморщенному носу и сердитому взгляду, все прекрасно понимала и была раздосадована только тем, как яро отчитывал ее провидец.
– Верховная леди? Вы знакомы? Что происходит?! – вскочил Оливье и встал руки в боки.
Очевидно, он один не понимал ничего. Мастер Барте размашисто хлопнул себя по ноге и выдохнул: «Как знал! Как подвеску увидел, так сразу понял, что она из Трините! И ведь как сама дошла только? Одна!» Оли мгновенно взглянул на упомянутое украшение – серебряный чертополох на клетчатой бархатке вокруг тонкой шеи.
– Трите?.. Что? Кто-нибудь собирается мне объяснить? – крикнул он, ткнув себя пальцами в жилетку.
– Давайте успокоимся! – призвал к порядку мастер Барте и постарался всех усадить в круг. – Мы позже поговорим, Оли, сейчас надо отвести Розину домой.
– Нет уж, вы посвятите! – спорил Оливье.
– Я – фея, – громко, но спокойно заявила Розина. – Провидец Мэб тоже, – она перевела взгляд на Ле Гри. – И твой папа, – она по-кукольному развернулась к мастеру, описав носом полукруг. – И ты, Оли.
Она сказала последние три слова по слогам. Подчеркнуто.
– Спасибо, малявка, это я без тебя знал, – разочаровал он ее. – Ну, кроме того, что ты тоже. Но что за Тирите? Хотите сказать, есть какое-то место, где живут только феи?
– Во-первых, не обзывай девочек, – мастер Барте с укором взглянул на сына. – Во-вторых, мы поговорим об этом позже, Розину ищут родные.
– Говорите сейчас! – потребовал Оли.
– Да, мастер, говорите сейчас, потому что я не вернусь в Трините, – нагло сообщила Розина.
– Забыли тебя спросить, – ткнул в нее пальцем Ле Гри.
– А смысл? Я все равно сбегу, – пожала плечами Розина, развалившаяся на кровати.
Она всем видом показывала, что ей здесь удобно: вольготно скрестила ноги и деловито накручивала локон на палец. Оливье оценил бунт. Все же отец с Ле Гри едины в своем порыве, поэтому он решил принять сторону девчонки. Он выудит у Розины всю правду о таинственном Трините.
– Пусть остается, – высказался Оли.
– Ой, а ты что, имеешь право голоса в этом вопросе? – саркастично спросил отец.
– Вы все в моем фургоне, если я не путаю, – он театрально огляделся, подхватив край занавески и с утрированным интересом повертев его в руках. – Если кто-то и может дать ей разрешение остаться здесь, то это я.
– Твой фургон состоит в моем цирке. Ле Гри ее уведет. Мне достаточно одного невозможного ребенка.
Оливье яростно отбросил занавеску и пнул что-то металлическое под ногами, оно с грохотом покатилось по полу.
– А мне подумалось, что ты наконец ощутил себя любимым папой. Ребенок твоей мечты: играет в куклы, слушает истории и задушевно болтает о нелепых фантазиях, которым в жизни нет места. По-моему, намного лучше, чем я.
В фургоне искрило, они за малым не бодались, но их гневное пыхтение прервал возглас Розины.
– Он что-то увидел! – Она вскочила с кровати и подошла к безучастному Ле Гри.
Он смотрел на нее, сквозь нее, дальше нее, дальше нее нынешней.
– Обо мне, – закончила она мысль.
А потом провидец очнулся от видения спокойно и без эмоций, какие изображают ярмарочные гадалки в своих актерских припадках. Он только пробежался глазами вокруг и моргнул.
– Так не делается, – по-отечески произнес он. – Тебе стоило объясниться с семьей.
– Меня бы заперли, – в унисон его интонациям протянула Розина. – Что ты видел, дядя? Я могу остаться?
– Она твоя племянница? – так же тихо, как они, произнес Оливье, чтобы не спугнуть интимность в их разговоре.
– Она моя проблема, – со светлой тоской произнес Ле Гри. – Некровная и самая близкая родственница, которая больше всех ждала меня в Трините.
– Но я просила меня забрать, – чуть не плача, напомнила Розина.
– Цирк не место для детей.
– Мне нужно сюда. Пожалуйста, – она беззвучно заплакала.
Оливье шарил взглядом по трем фигурам, но мастер Барте выставил руку, подав знак молчать.
– Бедная моя, маленькая Розина, – с сожалением обратился Ле Гри. – Оно проснулось в тебе и тянет, как на аркане. Ну, как тебя мучить? – Он нежно погладил девочку по виску и кудряшкам. – Барте, я должен просить тебя.
– Дак я… Пожалуйста. Но что же ее семья? – растерянно развел руками мастер.
– Я все объясню, – он прижимал плачущего ребенка к груди. – Хотя там и без меня все понимают. Ронда возненавидит меня еще больше.
Выждав деликатную минуту молчаливого примирения, Оливье напомнил о себе: