Пока Красс сражался с парфянами, а Цезарь — с галлами, Помпей пребывал в Риме и, заручившись поддержкой сенатской олигархии, постепенно усиливал своё влияние на государственную политику. После смерти Красса он стал стремиться к единоличной власти. Цезарь же стал восприниматься им не как союзник, а как опасный соперник, от которого необходимо избавиться[100]. Цезаря тревожило возросшее могущество Помпея, но он не стремился к открытой вражде со своим прежним союзником. В отличие от Помпея, за которым стоял сенат, Цезарь мог опираться только на свои верные легионы да на несметные богатства Галлии. Он с успехом использовал полученные в качестве трофеев галльские сокровища для подкупа известных римских политиков, стремясь подорвать влияние Помпея.
28 февраля 52 года по причине массовых беспорядков, охвативших Рим после убийства любимца плебеев Клодия, Гней Помпей был избран консулом без коллеги по должности. Почти год он являлся единоличным правителем Рима, практически диктатором. При этом Помпей сохранил своё наместничество в испанских провинциях и, самое главное, продлил его срок ещё на пять лет» Он быстро навёл порядок в Риме, издал ряд важных законов и провёл несколько громких судебных процессов против организаторов беспорядков и взяточников[101]. Кроме того, Помпей протащил через сенат закон, в соответствии с которым Цезарь по окончании срока наместничества должен был не только распустить свои легионы, но и отчитаться перед сенатом обо всех своих действиях в провинциях. Это давало возможность привлечь покорителя Галлии к суду[102].
1 марта 50 года истекли наместнические полномочия Цезаря в Галлии. Он попытался их продлить, но безуспешно. Тогда один из его сторонников, народный трибун Курион, решился провести через сенат довольно смелое предложение, согласно которому Цезарь и Помпей одновременно снимают все свои чрезвычайные полномочия, дабы не создавать в государстве нежелательного политического дисбаланса и не допустить возвышения одного человека. Народ и часть сенаторов одобрили это предложение, но олигархи, выступавшие на стороне Помпея, сорвали его утверждение, требуя, чтобы Цезарь первым распустил свои войска и явился в Рим.
1 декабря этого же года состоялось очередное заседание сената, на котором снова был поднят вопрос о прекращении полномочий Цезаря. Сенат опять склонился к предложению Куриона, но сторонники Помпея сорвали заседание. 1 января 49 года сенат проголосовал за лишение Цезаря всех полномочий и приказал ему немедленно распустить свои легионы. В случае отказа он объявлялся врагом отечества. 7 января сенат, наконец, объявил Цезаря вне закона и приказал Помпею, наделённому неограниченными полномочиями, набирать войска[103].
Цезарь оказался перед весьма сложным выбором: либо война с сенатом и Помпеем, то есть, по сути, со всей Римской республикой, либо забвение и смерть. После долгих и мучительных размышлений он выбрал войну и выступил с пламенной речью перед своими легионерами. У Цезаря была прекрасная, дисциплинированная, закалённая в кровопролитных боях с галлами армия. Войска же Помпея были раздроблены, находились в основном в провинциях и более десяти лет не участвовали в сражениях. Кроме того, на стороне Цезаря были некоторые представители римской политической элиты, на которых он мог опереться.
В ночь с 10 на 11 января 49 года Юлий Цезарь форсировал со своими войсками пограничную реку Рубикон, которая являлась рубежом между Цизальпинской Галлией и Италией, и тем самым объявил войну Римской республике, ибо вступление проконсула с армией на территорию Италии воспринималось как военный мятеж[104]. По свидетельству Плутарха, когда Цезарь приблизился к реке, «он заколебался перед величием своего дерзания. Остановив повозку, он вновь долгое время молча обдумывал со всех сторон свой замысел, принимая то одно, то другое решение. Затем он поделился своими сомнениями с присутствовавшими друзьями, среди которых был и Азиний Поллион; он понимал, началом каких бедствий для всех людей будет переход через эту реку и как оценит этот шаг потомство. Наконец, как бы отбросив размышления и отважно устремляясь навстречу будущему, он произнёс слова обычные для людей, вступающих в отважное предприятие, исход которого сомнителен: «Пусть будет брошен жребий!» — и двинулся к переходу»[105].