— Нет, вы ответьте прямо. Почему я не могу сойти на берег вместе с вами? Почему вы меня не пригласили, а улизнули потихоньку с корабля?..
Жиль, пребывавший в благодушном настроении после приключения с незнакомкой — он даже забыл про неудачу у нотариуса, — от души рассмеялся.
— Я же предупредил вас за обедом, что хочу повидать нотариуса. К чему было брать вас с собой, чтобы изображать чету лавочников?
— Вы хотите сказать, что пробыли столько времени у нотариуса? — Голос Жюдит зазвучал язвительно. — Трудно поверить, поскольку здесь только что был посланец с приглашением от госпожи Моблан — она хочет, чтобы мы поселились на время у нее.
Хорошее настроение Жиля мгновенно испарилось. Ему совсем не нравились неделикатность и настойчивость этой дамы. Какая же хорошая жена станет приглашать в дом гостей, когда хозяин болен?
— Это просто смешно! Госпожа Моблан, видно, сошла с ума. У нотариуса ангина. Неужели вам тоже не терпится заболеть и проваляться неделю в чужом доме? Ну хватит, Жюдит, не дуйтесь. Поедем завтра вместе, раз уж вам так хочется — все равно я получу документы только послезавтра.
— Но вы так и не рассказали, чем занимались, когда ушли от нотариуса.
Жиль даже не стал скрывать своего изумления.
— Неужто вы намерены следить за мной? Уж не ревнуете ли вы?
— Ревную? Глупости! Но я не желаю, чтобы вы относились ко мне так же, как к остальным, кого вы с собой привезли. Это им вы можете приказывать ехать с вами или оставаться. А я ваша супруга.
— Разве я когда-нибудь возражал? А вот вам доказательство, что, прогуливаясь по незнакомому городу, я о вас не забывал.
И, вынув из кармана самый объемистый из трех футляров. Жиль протянул это пораженной женщине. Она вдруг покраснела.
— Это мне?
— Разумеется! Вы же сами только что напомнили, что являетесь моей законной супругой… а драгоценностей у вас немного. Пора исправить положение, если вы хотите занять достойное место в обществе.
Жюдит с детской радостью раскрыла обтянутый шелком футляр, достала колье и начала вертеть его в пальцах.
— Какое красивое! И оно очень подойдет к белому платью, которое я надену сегодня вечером.
Спасибо, Жиль, вы просто чудо! Благодаря вам я буду самой элегантной на приеме у губернатора…
От удовольствия она повернулась на каблуках — вот-вот пустится в пляс, — не переставая любоваться лежащим на ладони колье. Но Жиль остановил ее.
— Как вы сказали? На приеме у губернатора?
— Ах да! Вы же ничего не знаете. Его человек был у нас час назад: господин губернатор островов На Семи Ветрах пригласил нас сегодня на ужин вон в тот великолепный дворец на холме.
— Только не это! — простонал Жиль, не имевший ни малейшего желания снова оказаться в тот же день на берегу. — И вы приняли приглашение?
— А как я могла не принять? Посланец даже ответа ждать не стал. Правда, такое приглашение больше похоже на приказ, но вам это на руку — надо же загладить впечатление от дерзкого поведения утром. В девять часов нас будет ждать на набережной экипаж.
— Ладно! — недовольно буркнул Жиль. — Видно, не отвертишься. А пока вам лучше вернуться в каюту. Тучи собрались, и ветер поднимается.
Словно в подтверждение его слов хлынул ливень, вмиг скрыв забитый кораблями порт, стоящую на рейде в ожидании прилива «Диадему», да и сам остров — его контуры расплылись, и оп стал казаться чем-то нереальным.
Жюдит побежала к каюте, а Жиль спустился туда, где лежал Моисей. Возле него он застал Понго. Черный гигант храпел с внушающей надежду на его скорое выздоровление мощью. Кожа, еще утром сероватая, снова приобрела красивый темно-каштановый оттенок; а положив ладонь на потный лоб негра. Жиль убедился, что температура спала и была почти нормальной, учитывая, какая стояла жара. Несомненная перемена в состоянии больного поразила Турнемина.
— Я начинаю думать, что наш ирландец — гениальный врач, — сказал он.
Понго пожал плечами.
— Не удивляться, что он выгонять из своя школа. Гениальный — плохо, когда рядом невежды! Много люди умирать, пока невежество и лень уступить знание. Везет черный гигант…
— Он так и не сказал ни слова.
— Он говорить во сне, но я не знать язык.
Гроза длилась не меньше часа, зато потом все вокруг преобразилось: стекающие капли сверкали под лучами заходящего солнца, воздух посвежел. Когда же Жиль и Жюдит сели в присланный за ними экипаж, на набережной Святого Людовика стало и вовсе прохладно. Уже совсем стемнело, но великолепная полная луна заливала серебристым светом городок, в окнах вспыхнули, словно светлячки, сотни огоньков.
На склоне горы, смотревшем на море, сиял, будто маяк, дворец губернатора, освещая густую зелень в саду, из которого поднимались удивительные ароматы.
Прежде дом принадлежал иезуитам, но в 1762 году, когда был распущен орден, они покинули его, а годом позже он стал официальной резиденцией графа д'Эстена, назначенного губернатором островов На Семи Ветрах. Новый представитель короля оказался большим любителем роскоши, он предпринял колоссальные работы по перестройке старого жилища, перепланировал сад, обставил дом дорогой мебелью, поразив пышностью обстановки своих подданных, и не случайно: губернатор д'Эстен, владелец внушительного гардероба — не менее сотни рубашек и столько же камзолов, захвативший с собой на остров прекрасную серебряную утварь, твердо намеревался жить здесь на широкую ногу и
таким образом внушить уважение к себе местным колонистам, большая часть которых, по правде говоря, обходилась весьма скромными удобствами.
Всем этим он вызвал яростное сопротивление подчиненных, говоривших ему, не стесняясь, прямо в лицо, что он понапрасну разбрасывается государственными средствами, и три года спустя, устав от борьбы, д'Эстен вынужден был покинуть остров, а его преемник на посту губернатора князь Роган предпочел обосноваться в Порто-Пренсе. Однако позже резиденция снова переместилась в Кап-Франсе: многочисленным правителям острова нравился великолепный дом, откуда открывался чудесный вид на море и где, не в пример удушливой жаре на улицах города, вас всегда обдувал прохладный бриз.
Однако ни золоченое резное убранство комнат, ни мебель, обтянутая драгоценными шелками, ни расставленные по всему дому цветы не спасли Турнеминов от смертной скуки. Граф де Ла Люзерн, генерал-лейтенант армии Его Величества, хоть и обосновался на острове год назад, так и не смог привыкнуть к его чувственной, расслабленной атмосфере. То был прежде всего солдат, моряк, один из тех холодных, учтивых нормандцев, которые так прекрасно акклиматизировались в Англии. Он горделиво носил имя Цезарь, впрочем, так же звали и двух его братьев, один из которых — епископ Лангрский, а другой — кавалер Мальтийского ордена, представлявший Францию по другую сторону океана еще во времена первых выступлений за независимость. Будучи человеком широко образованным, он с одинаковым трепетом и почтением относился к своему дяде Малезербу, восприняв его благородное стремление наделить протестантов гражданскими правами, и к великим мужам античной Греции.
Несомненно, для Ла Люзерна этот прием был тяжкой обязанностью: во-первых, губернатору совсем не понравилось, что вновь прибывший не поспешил сам ему представиться, а, во-вторых, узнав, что шевалье не привез никаких официальных посланий, он вообще потерял к нему всякий интерес. Лишь сияющая Жюдит в белоснежном, с неброской золотой вышивкой платье с чудесным колье — подарком Жиля — на длинной шее украсила сугубо протокольный ужин — он подавался в чересчур просторном зале, и гостей тут оказалось куда меньше, чем прислуживающих: к каждому из сидящих за столом был приставлен отдельный чернокожий лакей в синей с золотом ливрее. Супруга губернатора выглядела абсолютно бесцветной на фоне великолепной Жюдит, а больше женщин среди присутствующих не было.
Застольная беседа представляла собой преимущественно монолог хозяина о войнах античных греков. В то время он как раз занимался переводом «Отступления десяти тысяч» и не преминул поделиться с гостями всеми мыслимыми подробностями этого произведения, утомив их несказанно. Так что Жилю не пришлось участвовать в разговоре, а потому он мог внимательно рассмотреть гостей и вскоре убедился, что красота его супруги произвела неизгладимое впечатление на барона де Рандьера. Ретивый адъютант буквально пожирал женщину взглядом, бесстыдно пялился на ее прекрасные плечи и грудь.