И, наконец, загляни в ОКНО.
Наши братья и сестры на Востоке говорят, что в каждом щелчке пальцев заключено шестьдесят пять неповторимых мгновений. Современные физики с помощью ручки и бумаги докажут тебе, что число это еще гораздо больше. Только представь себе великое множество мгновений, содержащихся в одном-единственном вздохе. В одной улыбке. В одной грёзе. Как же разуму удержать почти бесконечное количество зерен, вкупе составляющих целую жизнь?
А никак.
Дабы обеспечить выживание человечества, природа давным-давно решила ограничить наше восприятие времени одним-единственным моментом. Один непрестанно меняющийся холст, экран, на который проецируются сиюминутные потребности – в убежище, в поддержании жизни, в продолжении рода. Великое Сейчас. Прошлое превратилось в мельтешащую туманную кляксу, а отвлекающие внимание от настоящего сполохи будущего померкли в непроглядной тьме. И все же способность к хроностезии (умственному путешествию по времени) никуда не делась – ее только выключили из розетки. Спрятали в расселине сознания, называемой ОКНОМ.
ОКНО – это воспоминание о прошлом или о будущем. Неповторимое для каждой личности и подчас настолько суровое или болезненное, что разум заставляет нас его забыть. Поскольку ОКНО – это такая линза, через которую мы воспринимаем истинное время, частенько можно услышать, что время в этих похороненных глубоко внутри воспоминаниях «замедлилось» или даже «вовсе остановилось». Полагают, что острый или повторяющийся шок может временно распахнуть твое ОКНО настежь, но доподлинно нам известно лишь то, что для безопасного пути в Верхний мир нужен Старший, который покажет тебе ОКНО – однако лишь после того, как ты овладеешь языком, который позволит тебе увидеть то, что находится по ту его сторону.
Через несколько месяцев ты покинешь свой мир и вступишь в наш, дитя мое. Тебе скажут, что то, что ты видишь физическими глазами, есть окончательная реальность и что люди, утверждающие обратное, вроде меня, – попросту дураки. Знай же, что помимо наших привычных кандалов и теплой пещеры есть и другой мир, и он яснее, чище и ужаснее нынешнего.
Глава 6
Риа. 15 лет спустя
Моя старая преподша по английскому как-то сказала, что «-cide» в глаголе «decide» – то же самое, что и в «homicide». Выбирая одно будущее, ты убиваешь все остальные, предупредила она. Решение – вообще безжалостное действие. Сидя на ковре между коленями у Оливии и рассуждая, что теперь делать со всей этой петрушкой с доктором Эссо (а заодно дергаясь каждый раз, как она заплетала новую нитку в новую косу), я прекрасно отдавала себе отчет, как она была права.
Оливии я рассказала практически все. Как вылетела со склада в ту же секунду, как доктор Эссо вызвал мне такси, потому что понимала, что ежели застряну здесь еще хоть секунду, то спонтанно самовозгорюсь. Как мама на его фото выглядела куда счастливее, чем на том, которое было у меня, – хотя там она даже не улыбалась. Как прискакала на вечеринку, опоздав в конце концов всего на пять минут, потому что «зубер» гнал как бешеный. Если так рассудить, это просто уржаться, как я из-за всего этого перенапряглась. Весь вечер меня мотало туда-сюда между желанием нырнуть в этот эмоциональный девятый вал и страхом в нем захлебнуться, а в голове при этом гудело от всяких больших мыслей. Девчонки из команды наверняка до сих пор судачили, что со мной не так, – отлично я восстановила себе репутацию, ага.
Оливия единственная знала про мой повторяющийся сон (который справедливо называла кошмаром) – тот, где у мамы были сплошь залитые черным глаза без белков; она тянула ко мне руки и плакала. У самой Оливии, если по чести, сны были еще страньше. Каждому приемышу снятся настоящие родители – даже тем, кому с ними, мягко говоря, не повезло. Особенно тем, кому не повезло. Уж она-то лучше всех понимала, почему я так повернута на том, чтобы найти ответы.
– Поверить не могу, что это все со мной происходит, – пробурчала я через плечо.
Где-то внутри у меня до сих пор сидел ребенок, который всегда верил, что сумеет найти дорогу назад, к мамочке, и то, что это вдруг возжелало стать правдой, было страшно, и волнительно, и удивительно до невозможности. Когда на все это я получила неохотное «ага», до меня наконец дошло, что не худо бы придержать лошадей и перестать уже звучать так возмутительно счастливой. Все последние четыре дня Оливия зеркалила мое возбуждение – откровение за откровением, улыбку за улыбкой, – но мрачных взглядов между ними спрятать не могла (не от меня, во всяком случае), и тогда я видела, сколько горя она таит внутри. Вот это и есть самое трудное, когда приходится расти, а кругом – жизнь-борьба: каждая твоя победа бьет прожектором в поражения тех, кто рядом. И вообще ни одна победа на вкус не похожа сама на себя. Я даже подумывала прекратить на фиг эти излияния, понимая, что она бы все на свете сейчас отдала, чтобы только оказаться на моем месте. Но мы были накрепко связаны друг с другом и пообещали ничего не скрывать. Я серьезно: через какую-то пару недель после первой же встречи (это было три года назад) мы поклялись на мизинцах никогда не ложиться спать, не поделившись всеми большими новостями за день.