На это Адам и Джин делают плакат:
— Не знаю, Дэмми, — Джин на три года старше и потому увереннее держит руку на пульсе электората. — Они, возможно, не поймут.
— Забавная надпись. Люди любят забавное.
Они проигрывают выборы, три к двум. Адам куксится следующую пару месяцев.
АДАМУ ДЕСЯТЬ ЛЕТ, он — одиночка. Дети его травят. Как-то раз брат берет Адама с собой в поход, а там дает попить из баклаги мочи со льдом. В парке редкие друзья говорят ему, что от картофельных чипсов может позеленеть кожа на голове. Адам в панике бежит домой, но мать лишь попрекает его за то, что он такой доверчивый. Адам не может понять, почему люди делают то, что делают. От такого невежества все вокруг еще больше хотят его обмануть.
Адам держится замкнуто, но даже его захудалый участок позади дома — это пристанище для миллиона существ. «Золотой определитель насекомых», банка с пробитой крышкой — и обычный воскресный день превращается в мечту коллекционера. Вооружившись «Золотым определителем ископаемых», Адам приходит к выводу, что бугорки и комочки на каменных плитах двора — это зубы ихтиозавра, вымершего задолго до того, как млекопитающие стали хотя бы вставным номером на лесных подмостках. «Золотым определителем жизни в пруду», «Золотым определителем звезд, камней и минералов, рептилий и амфибий»: люди в таких делах совершенно излишни.
Месяцы проходят в сборах образцов. Совиные катышки и гнезда иволги. Сброшенная кожа полоза, полная, с кончиком хвоста и глазными перепонками. Пирит, дымчатый кварц, серебристо-серая слюда, отслаивающаяся чешуйками, похожими на листочки бумаги, и кусок кремня — Адам убежден, что это наконечник палеолитической стрелы. Он записывает дату каждой находки, снабжает ярлычком с местом, где та была найдена. Коллекция сначала занимает всю комнату мальчиков, потом выливается в коридор. Даже в святая святых, в гостиной, начинают попадаться экспонаты.
Однажды зимой Адам возвращается домой из школы и выясняет, что весь его музей отправили в мусоросжигатель. Он с плачем бежит по комнатам.
— Милый, — объясняет ему мать, — это же был мусор. Заплесневевший мусор с кучей жуков.
Он дает ей пощечину. Она отшатывается от неожиданности, прижимает руку к лицу, уставившись на мальчика. Не может поверить в свою боль. Она не понимает, что случилось с ее сыном, тем самым, кто еще в шесть лет взял у нее из рук влажное кухонное полотенце и сказал, что теперь займется всем сам.
Отец Адама узнает о пощечине вечером. Он преподает сыну урок, сильно выворачивает ему запястье, то трескается. Никто даже не понимает, что это перелом, пока рука не раздувается и странно синеет, прямо как нечто из «Золотого определителя ракообразных».
Поздней весной, в субботу, когда гипс снимают, Адам забирается на свой клен так высоко, как может, и не спускается до самого ужина. Сквозь листву пробивается солнце, придавая воздуху цвет не совсем созревшего лайма. Адам с горьким удовлетворением смотрит на крыши соседских домов и понимает, насколько же жизнь над землей лучше. Листья колышутся на легком ветерке толпой пятипальчатых рук. Слышится звук, как от легкого дождя, это душ из крохотных почечных чешуек. Высоко над головой белки грызут соцветия, высасывая из них жидкий сок, затем разбрасывая уже бесполезные красновато-желтые букетики по земле внизу. Адам насчитывает пятнадцать разных ползунов, от мучнистых червецей до каких-то приплюснутых пятнышек с такими крохотными лапками, что их даже не разглядеть, они ползают по его руке, ищут что-то сладкое. Птицы с черными и коричневыми головками мелькают вокруг, склевывают яйца жуков и бабочек, которые те оставляют на ветках. Дятел то исчезает, то появляется из дупла, которое сам же сделал год назад в поисках личинок. Это потрясающий секрет, о котором семья Адама никогда не узнает: здесь, наверху, на одном только клене жизни больше, чем людей во всем Бельвиле.
Адам вспомнит об этом бдении много лет спустя, когда с двухсот футов секвойи взглянет вниз, на кучку людей — с такой высоты они будут напоминать насекомых, — чье демократическое большинство будет желать ему смерти.
АДАМУ ТРИНАДЦАТЬ, а листья на вязе его сестры Ли желтеют задолго до осени. Адам замечает увядание первым. Другие дети уже не смотрят на деревья. Один за другим они уходят из зеленой окраины в более громкие, яркие кварталы остальных людей.
Болезнь подбиралась к дереву Ли десятилетиями. Еще когда Леонард Эппич сажал росток для своего первенца в приступе оптимизма пятидесятых, голландская болезнь уже истребляла растения в Бостоне, Нью-Йорке, Филадельфии и даже в Элм-Сити, что в Нью-Хейвене. Но все эти города были так далеко. Наука, думал отец семейства, скоро придумает какое-нибудь лекарство.