Проглотив йогурт, женщина покачала головой:
– Я вас не понимаю. Как я, Скуирелли Чикейн, могу быть бунджи-ламой?
– Теперь вы уже не Скуирелли Чикейн, – объяснил Лобсанг, – а бунджи-лама.
– О'кей, – задумчиво протянула Скуирелли. – Допустим, я бунджи-лама. К этому делу надо отнестись серьезно. Прежде всего я должна знать, как одевается бунджи-лама.
Лобсанг Дром растерянно захлопал глазами.
– Как одевается?
– Да. Каков должен быть мой гардероб? Ведь должен же быть у меня гардероб!
– Конечно. Я захватил с собой ваше одеяние для медитации.
– Римо, – скомандовал Чиун, – принеси новой бунджи-ламе одеяние для медитации.
Римо поднялся.
– Иди помедленнее, Римо! – крикнула ему вслед Скуирелли. – Я хочу помедитировать на твои ягодицы.
Римо с убитым видом, пятясь, вышел из комнаты.
Через несколько мгновений он вернулся с сундучком из эбенового дерева. Лобсанг Дром, поставив его перед собой, с благоговением открыл. Достав оттуда свернутое шелковое одеяние, он с церемонным поклоном протянул его Чикейн.
Женщина взяла балахон, развернула, и ее стареющее лицо гамена разочарованно перекосилось.
– Оранжевая мантия? Но это же не мой цвет! А ничего цвета бургунднского вина у вас нет?
Лобсанг вздрогнул.
– Она получила плохое воспитание, – тотчас нашелся Чиун. – Совершенно очевидно, что новая бунджи-лама, затерявшись вдали от Тибета, страдает амнезией.
Лобсанг кивнул.
– Она действительно страдает от потери памяти.
– Я?
– Она должна получить новое воспитание и образование, – настаивал Чиун.
– Вы буддистка? – спросил Лобсанг у Скуирелли.
– Баптистка.
– Это одно и то же.
– Тут сам черт не разберется, – вмешался Римо.
– По-моему, мы не представились друг другу как следует. – Женщина покосилась на Уильямса. – Я Скуирелли Чикейн.
– Римо Буттафуоко, – отозвался Уильямс.
– Какой-нибудь родственник?
– Он моя сестра.
– Сестра?
– Да. Но это пока еще не открылось.
Скуирелли с озадаченным видом посмотрела не него.
– Знаете, я подозревала это.
– Весьма проницательно с вашей стороны.
– Вы знаете сутры? – спросил Лобсанг.
Женщина оторвала взгляд от пустой чашки из-под йогурта.
– Сутры?
– Ну да, учили вы их в детстве?
– У меня есть «Камасутра». – Она сладко улыбнулась Римо. – Я знаю эту книгу наизусть. Практика позволяет достичь совершенства.
– С этого дня, – изрек Лобсанг, – вам надлежит соблюдать обет целомудрия.
– Обет целомудрия?!
– Да. Вам не следует есть мяса и яиц, и вы должны ежедневно заниматься медитацией.
– Я уже придерживаюсь всех этих принципов.
– Вот доказательство, что она истинная буддистка, хотя и сбилась с праведного пути.
– Послушайте, я сделаю все что нужно, только бы стать бунджи-ламой!
– Вы пожалеете об этом.
– Ш-ш-ш, – зашипел на него Чиун.
– Интересно почему? – насторожилась Скуирелли.
– Потому что я уже участвовал в затеях Чиуна. Все они кончаются одинаково: вокруг одно дерьмо. Он же выходит сухим из воды.
– Я вижу, вы неплохо просвещены.
– Во всяком случае, не внушаю себе, будто бы уже некогда жил.
– Но ведь так оно и было, – тряхнула головой Скуирелли. – Будьте, как и я, человеком открытым.
– Если вы человек открытый, то только потому, что у вас дыры в голове.
– Римо и в самом деле жил в прошлом, – мягко сказал Чиун.
– Ни хрена подобного!
– Ты был Лу Обесчещенным. Корейцем и мастером Синанджу.
– Это верно, Белый Тигр? – спросил Кула. – Ты и в самом деле был корейцем в своей прежней жизни?
Все вопросительно и весьма благожелательно посмотрели на Римо. Он чувствовал себя пьяницей, явившимся на свое первое антиалкогольное собрание.
– Я не хочу об этом говорить, – буркнул он и поспешно выскочил из дома.
Римо понуро брел по берегу, то и дело хмуря брови и ощущая противное посасывание под ложечкой. Тем не менее, следов за ним на песке не оставалось. Ходить вкрадчиво, как кошка, вошло у него в привычку, и теперь он даже не сознавал этого.
Смеркалось. Прибой что-то бормотал на своем древнем языке, вода расстилалась по песку холодным пенным покрывалом, и она непременно смыла бы все следы, если бы даже Римо умудрился их оставить.
Уильямса воспитали католиком. Он также изучил западную физику, утверждающую, что человек не может обогнать мчащийся автомобиль, влезать по плоской стене высокого здания, увернуться от летящей пули и загнать палец в стальную плиту. Однако под наставничеством Чиуна Римо научился подобным премудростям. И вот после того как мастер Синанджу разрушил его иллюзорные представления об этом мире и своем в нем месте, он бросил вызов и его религиозным верованиям.
Когда Харолд В. Смит нанимал Чиуна, чтобы тренировать Римо, он всего лишь хотел иметь хорошо обученного убийцу, владеющего боевым искусством Синанджу, для проведения необходимых американцам операций. Однако белый человек, отобранный для этой цели Смитом, все сильнее и сильнее ощущал себя продолжателем длинного рода мастеров Синанджу.
Двадцать лет назад Уильямс не чувствовал никаких неудобств, живя представлениями сразу о двух мирах, он как-то смирился с этим, все еще сохраняя верность своей стране. Но какая-то часть его души тянулась к унылой корейской деревушке в Западно-Корейском заливе, где возник род Синанджу, который еще за много столетий до рождения Христова служил тронам старого мира. По мнению Римо, он не был связан с корейцами кровными узами. Но долг, традиции и честь объединяли его со всеми предшественниками-мастерами. Мастера Синанджу появлялись всего один-два раза в столетие. А он был первым белым человеком в их клане и мог по праву гордиться этим.
Много лет назад, во время выполнения одного из их первых заданий, Чиун поведал своему ученику о прорицании Синанджу. Однажды мастер Синанджу, говорилось в этом прорицании, обучит белого человека, и тот погибнет, почитая солнце. Ученик этот по прозванию Белый Тигр станет аватарой Разрушителя Шивы, Индийского бога разрушения.
Римо не без иронии выслушал рассказ учителя, посчитав его еще одной забавной байкой корейца, призванной скрасить суровую действительность, вроде байки о том, как детей топят в море. Долгое время Уильямсу казалось, что этой выдумкой Чиун пытается скрыть замешательство при мысли о том, что обучает некорейца.
Но с Римо стали происходить удивительные вещи. Иногда он ненадолго впадал в беспамятство, очнувшись же, недоумевал. Он вроде бы и не терял сознания, но у его ног, например, лежал поверженный враг, а в памяти совершенно не отложились подробности схватки. Происходило и нечто худшее: во время войны в Персидском заливе Римо лишился памяти аж на несколько дней.
В тот раз Чиун попытался объяснить ученику, что в него вселялся Шива, и уже недалеко то время, когда грозный бог всецело завладеет его бренным телом.
В тот день Римо также выбежал из комнаты.
Нечто подобное случилось с Уильямсом во время выполнения одного из последних заданий, но на этот раз у него сохранилось лишь смутное воспоминание о нем.
Ни ученик, ни учитель никогда и словом не обмолвились о происшедшем, однако у обоих осталось ощущение некоторой неловкости. Римо не хотел вторгаться в какую-либо другую жизнь, как не хотел никакого вмешательства и в свое сознание. Он хотел быть самим собой, Римо.
Чувствовалось, что Чиун нервничает все сильнее и сильнее из-за такого рода эпизодов с учеником. Как бы ни были страшны прорицания, действительность была куда более угрожающей. Мастер Синанджу опасался, что Шива окончательно завладеет сознанием ученика, и тогда он потеряет его. Римо же и в мыслях не допускал, что род Синанджу может прерваться. Что до Чиуна, то он был убежден, что в жилах Римо течет корейская кровь.