– И как же ты собираешься освобождать страну?
– Фу ты! Чуть было не запамятовала, – с досадой сказала Скуирелли, выискивая вишню, покрытую самым толстым слоем шоколада. Продолжая разговор, она жевала конфету своими хорошо запломбированными зубами. – Я знаю, что между китайским правительством и тибетцами, или как там они себя называют, кое-какие нелады. Думаю, нелады эти чрезмерно раздуты. Когда во времена президентства Никсона я побывала в Китае, страна мне показалась чудесной, руководство просвещенным. Я знаю кое-кого из тамошних высокопоставленных особ. Представляешь, какой шум поднимется, когда я появлюсь в Тибете и предъявлю свои притязания на Львиный трон! В конце концов чем я не львица? Во всяком случае, по прибытии туда я нанесу несколько визитов и улажу все недоразумения.
В трубке воцарилось долгое молчание, нарушавшееся лишь дыханием обоих собеседников.
Наконец Джулиус сказал:
– Скуирелли, сладость моя, чего ты там накурилась?
– Послушай, Джулиус. Думаю, тебе известно, что меня не так-то просто вывести из себя. Договорись с крупной кинокомпанией или еще с кем-нибудь, раздобудь деньги. И мы все вместе поедем в Тибет.
– Ты же знаешь, что я не езжу в такие экзотические страны. Достаточно мне проехать мимо таиландского ресторана, как в животе у меня начинается революция.
– Слушай, Джулиус, сегодня у меня прием. В честь первого появления на людях нового бунджи-ламы. Приезжай, я познакомлю тебя с Лобсангом. Потолкуете с ним о том о сем. Чао! Или, как говорим мы, бунджи-ламы, «кале феб». Что означает: «ступая медленно». Тибетская формула прощания.
Скуирелли Чикейн, плюхнувшись на постель, потянулась всем своим гибким телом танцовщицы. Заканчивался день ее шестидесятилетия, чувство было такое, будто впереди у нее еще целая жизнь.
– А может, лучше поставить мюзикл, – пробормотала она. – Глядишь, удалось бы уговорить этого классного парня-«сексуала» быть хористом – или как их там называют.
Глава 11
– Надеюсь, теперь ты счастлив, – бросил Римо Уильямс, внеся последний из отлакированных сундучков.
Мастер Синанджу сидел на своей циновке, на полированном паркете домика для гостей Скуирелли Чикейн. Ничего не ответив, Чиун продолжал все так же смотреть телевизор. Да и что тут ответишь?
Ученик, однако, продолжал перечислять свои мнимые обиды:
– Похоже, тебе было очень приятно третировать меня как второсортного гражданина. Да еще в моей собственной стране. Перед своими друзьями.
На этот раз мастер Синанджу соблаговолил ответить.
– Прежде чем стать моим другом, Кула был твоим другом, – сказал он. – В Монголии он был твоим, а не моим монголом.
– Но на этот раз он вел себя как один из твоих друзей.
Римо опустил сундучок на пол и начал взад и вперед расхаживать по комнате, бессмысленно растрачивая свою энергию.
– Он поклялся в верности Болдбатору Хану, которого я нашел разъезжающим на коне среди выжженных монгольских степей. Мне удалось убедить Хана, чтобы он занял подобающее ему по праву рождения место. Я укрепил его в этом решении.
– Что верно, то верно. Но не будем о Болдбаторе, поговорим лучше о Скуирелли Чикейн. Ведь она актриса!
– Что же, вполне естественно, что ей будет поручена главная роль. Роль вновь обретенного бунджи-ламы.
– Весь Тибет бурлит. Там идет настоящая гражданская война. Теперь положение станет в десять раз хуже.
– Исход борьбы еще не определен.
– В десять раз хуже, – повторил Римо. – И ради чего все это? Ради золота?
– Целой комнаты золота, – поправил Чиун. – Одного кошеля с золотом или шести кошелей было бы недостаточно. Но ради целой комнаты золота мастер Синанджу решил рискнуть жалким остатком своих дней и предпринять такое важное дело, как поиски потерявшегося бунджи-ламы.
– На это «важное дело» у тебя ушел всего один жалкий день.
– Меньше. Если быть точным, четырнадцать часов твоего времени.
– Превосходно обтяпано!
– Мне повезло.
– Ты видел, как растрогались Лобсанг и бедный Кула, когда решили, что Скуирелли и в самом деле бунджи-лама? – продолжил Римо. – На глазах у них блестели слезы.
– Да. Зрелище было чрезвычайно трогательное.
– Что и говорить, обман удался.
– Да. Кула так и сказал. Он очень наблюдателен для лошадника-монгола.
– Просто уму непостижимо, как ты можешь брать золото под лживым предлогом, не чувствуя при этом никаких угрызений совести.
– Ты и в самом деле многого не понимаешь, – холодно отозвался Чиун. – Но все же я отвечу на твой вопрос. Совесть меня замучает только в том случае, если затеянное мною дело прогорит. Пока же я вполне доволен: я заработал целую комнату золота, а многострадальный тибетский народ получит наконец своего драгоценного бунджи-ламу.
– Ты в курсе, что они собираются тайно ввезти ее в Тибет.
– Львиный трон пустует слишком долго.
– Но она может погибнуть! Китайцы готовы истребить весь Тибет.
– Это только слухи, распространяемые белыми. Никто знать не знает, что на самом деле происходит в Лхасе, столице Тибета.
– А что, если Скуирелли все-таки погибнет?
– Ну и что? Она возродится опять. Теперь же, когда благодаря мне женщина вступила на праведный путь, свое следующее существование она начнет как бунджи-лама, ей даже не придется ходить в белых.
– Не верю я всей этой чепухе.
– Нет, просто ты веришь в другую чепуху. Ты веришь в человеческую доброту и справедливость и цветную тряпку, которая называется флагом, потому что отличается рисунком и цветом от флагов других стран. Во Вьетнаме ты готов был рисковать своей жизнью, потому что жирные кабаны в наглаженных мундирах говорили тебе, что ты сражаешься за правое дело. Ты готов умереть за кусок яблочного пирога твоей матери, а ведь у тебя и матери-то нет. Это всего лишь глупые иллюзии твоей невежественной молодости!
Ученик мастера Синанджу молча, с удрученным видом слушал.
– Ты верил в эту чушь, – продолжил мастер уже менее суровым тоном. – Но ведь есть в твоей памяти и Лу Обесчещенный. И ты сам слышал, как из твоего горла исходит голос Шивы.
– Заткнись!
– Потому-то ты такой злой и встревоженный: не можешь уразуметь всего в совокупности. Ты хочешь найти ответ в мертвой части своего мозга. Во многом ты совсем еще ребенок. Очень грустно, но это так.
– Катись ты со своими нравоучениями!
– Вот, снова в тебе заговорило малое дитя. Тише, помолчи, сейчас начнутся калифорнийские теленовости.
– Думаешь, сообщат что-то интересное?
Чиун нажал кнопку на пульте дистанционного управления. На экране возникла превосходно уложенная голова местного телеведущего, и тут же раздался характерный звонкий голос уроженца Калифорнии:
– В заключение вечернего выпуска сообщаем, что вот уже девятую неделю продолжается Китайское вторжение в Тибет. Генеральный секретарь Организации Объединенных Наций призывает Пекин отменить введенное там чрезвычайное положение и вывести свои войска с оккупированной территории. Сообщения о тайных казнях, к сожалению, не могут быть проверены, но беглецы, покидающие бывшее королевство, распространяют ужасные слухи об убийствах, пытках и других нарушениях прав человека. Находящийся в изгнании в Индии далай-лама опубликовал заявление, которое рассматривается как мягкое осуждение действий китайских властей. В то же время пребывающий в Пекине панчен-лама в своем заявлении призывает тибетцев сложить оружие и перейти к сотрудничеству с Народной Республикой.
– Кто такой панчен-лама? – спросил Римо.
– Орудие Пекина. Пособник угнетателей тибетского народа.
– Все та же история, – проворчал Римо. – А ООН будет громко пускать ветры, пока не станет слишком поздно, чтобы оказать помощь тибетскому народу.