Меж тем Василий Лукич нимало не ведал о сих тяжёлых ночных раздумьях императрицы и весьма беспечно принял первый царский указ — ехать ему в Сибирь губернатором. Он наслышан был уже о ссылке Алексея Григорьевича с семейством и понимал, что весь род Долгоруких скоро ждёт великая опала. Но при раскладе наказаний, проведённых наперёд им самим, выходило, что первая вина ложилась на Алексея Григорьевича и князя Ивана, яко ближних фаворитов Петра II. Опытному царедворцу сначала и в голову не приходила возможность наказания за кондиции — он мерил всё старыми фамильными рамками. И по местническим расчётам выходило, что поскольку он, Василий Лукич, в фаворитах покойного юного императора никогда не ходил, то и назначение его в далёкие края было достаточным к тому случаю наказанием. «Кто как не я поддержал Голицына при выборе императрицы и доставил ей в Митаву не токмо кондиции, но и царскую корону? — беспечально размышлял Василий Лукич. Ну, съезжу на пару лет, а там заварится какая-нибудь дипломатическая каша, хотя бы с польским наследством... Глядишь, буду снова нужен, и позовут...» С тем Василий Лукич и отъехал из Москвы и путешествовал неспешно, сделав дальний крюк и завернув в свою дедовскую пензенскую вотчину Знаменское. Здесь его и настиг первый царский гонец с жёстким предписанием жить ему в том Знаменском безвыездно. О губернаторской же должности в предписании уже умалчивалось. Василий Лукич и этим нимало не смутился. Вспомнил, что давно собирался в отставку, заняться устройством имений и личных матримониальных дел. «Не за горами и шестьдесят годков, пора и наследником обзавестись! — рассуждал Василий Лукич, разглядывая в зеркале свои вечерние морщины. Стучали топорами мужики на крыше дедовской усадьбы, накрапывал дождик над запущенным боярским садом. — И впрямь, женюсь на молоденькой дворяночке из прехорошеньких и наживу сыночка!»
Василий Лукич умилился своей простоте и покорности законам природы, и стоило плотникам завершить первую отделку старинных хором, как Василий Лукич повелел быть в доме сем празднику. И окрестные мелкопоместные дворянчики с дочками, словно мухи на мёд, слетелись на ассамблеи опального боярина и дипломата. Впрочем, в глазах девиц царская опала нимало не вредила Василию Лукичу, а придавала ему особливый шарм страдальца и человека неистовых страстей. По уездам пустили слух, что он перешёл дорожку в царскую опочивальню самому Бирону, за что и угодил в опалу. О кондициях в сей провинциальной глуши ничего толком не ведали.
Почтенных отцов вертопрахных дев царская опала, само собой, конечно, смущала, но больно завидным женихом представлялся Василий Лукич. И княжеский титул, и тысячные вотчины... Ну а опала — дело скоротечное! Сегодня он в опале, а завтра опять сидит на кремлёвских верхах! И сколько тому было в гиштории российской примеров! — размышляли многоопытные уездные политики, и скоро все окрестные помещики с семьями потянулись на ассамблеи Василия Лукича. Тем паче что боярин был тороват, а винокурня, заведённая повелением Василия Лукича присланными датскими инженерами ещё в те годы, когда Долгорукий сидел послом в Копенгагене, работала и поныне исправно, и белое вино на княжеских ассамблеях лилось рекой.
В Москве скоро проведали об ассамблеях парижского шалуна.
— Этак он всё уездное дворянство на свою сторону перетянет! — жёстко сказала Анна своему новому канцлеру князю Черкасскому и его помощнику Остерману, и судьба Василия Лукича была предрешена. В Знаменское полетел грозный указ о ссылке опального дипломата в Соловецкий монастырь, на Белое море. И снова дело не увязывали с кондициями, а все изобразили со стороны нравственной, так что Василий Лукич угодил в Соловки как бы для перевоспитания. В монастыре испытанному вольтерьянцу должны были внушить истинно христианское смирение и добродетели, кои сей версальский талант порастерял в беспрестанных заграничных вояжах.
Прискакавший в Знаменское с командой гвардии подпоручик Медведев получил строжайшее предписание насчёт Василия Лукича: «тотчас по прибытии всех чинов его лишить, кавалерии снять» и спешно доставить до города Архангельска, минуя Москву. С порога молоденький подпоручик звонким голоском зачитал опальному дипломату грозный рескрипт императрицы, из коего явствовало, что ссылают Василия Лукича в Соловки «за многие его бессовестные противные поступки, как Её Императорскому Величеству, так и государству, и что он, не боясь Бога и Страшного суда его, пренебрегая должностью честного верного раба, дерзнул нас весьма вымышленными и от себя самого составленными делами безбожно оболгать».