- Я это проверю, - сказал он, - и если это окажется правдой, вам будет нечего бояться. Вас оставят в покое.
- Все это - правда. И я не хочу, чтобы это сошло им с рук. Я честный американец.
Хемм встал, нахмурился.
- Задержитесь на пять минут. Надеюсь, нас тут никто не заметил. Вероятно, я сошел с ума, если рассказал вам так много.
Номинационный съезд состоялся в Сан-Франциско на последней неделе августа, когда в городе стояла идеальная мягкая погода, а гладь залива синела под ясным прозрачным небом. Делегаты обменивались мнениями и готовились к борьбе в кафе, барах и вестибюле огромного старомодного отеля "Сент-Фрэнсис", где находилась штаб-квартира калифорнийского партийного комитета. Сдерживая накал эмоций, люди говорили о том, что покойный губернатор опозорил их всех и поставил перед необходимостью выдвигать и избирать кандидата, который потащит на себе бремя вины своего предшественника.
В первый день, когда соперничающие делегации прогуливались по вестибюлю по звуки воодушевляющей музыки, а хорошенькие девушки в форменных красно-белых платьях раздавали буклеты и прикалывали значок к костюму каждого, кто остановился хоть на мгновение, в номере 876 решался вопрос о личности основного претендента. Бен Хадсон, передавший должностные обязанности Главного прокурора своему заместителю, руководил кампанией по выдвижению Алана. Его громкий голос заглушал бесконечные телефонные звонки: "Я буду отстаивать до последнего кандидатуру Алана Кардуэла. Никаких отступлений и компромиссов... Мы контролируем делегацию от Сан-Диего... Сенатор, нам нужен ваш голос...Говорю вам, вся эта группа дала нам обещание... Они ещё появятся... Послушайте, я хочу, чтобы вы все немедленно примчались сюда. Доставьте их любым способом - на самолете, поезде, автобусе или ослиных спинах..." Изображая ярость, Бен сохранял внутреннюю невозмутимость. "Неужели найдется сумасшедший, способный заподозрить Алана Кардуэла в том, что он замешан во взяточничестве? Черт возьми, да он стены обклеивает миллионными купюрами!"
На второй день, в начале третьего часа, Алан Кардуэл был выдвинут партийным кандидатом; его партнера, калифорнийского сенатора из сельской местности, выбрал лично Бен Хадсон. "Арифметика тут простая, - сказал Бен. - Добавьте голоса жителей больших городов и юга к голосам фермеров и виноделов, и вы получите необходимую для победы цифру."
Когда Алан встал, чтобы обратиться к съезду, его пошатывало от усталости - ночью ему было не до сна от волнения. Однако он с убежденностью в голосе заявил аплодирующим делегатам, что их партия станет голосом всей Америки, что он как губернатор будет бороться с обнищанием городов. "Мы не станем мириться с федеральными поборами. Нельзя решать новые проблемы старыми методами и отказываться от вечных ценностей ради новой морали." Рукоплескания продолжались.
Вечером комната для прессы превратилась в многолюдный ночной клуб; белые стены трехкомнатной штаб-квартиры желтели от сигаретного дыма. Многие делегаты начали разъезжаться, но некоторые остались на заключительные торжества с участием нового кандидата. Алан пожал всем руки и в полночь, обессилевший и хмельной, вернулся в свой "люкс". Он велел гостиничной телефонистке никого с ним не соединять. Потом, поддавшись внезапному импульсу, набрал городской номер.
Когда Диана ответила, он заговорил быстро, чтобы не дать ей шанса перебить его:
- Дорогая, я хочу немедленно тебя увидеть. Позволь мне приехать.
При мысли о том, что она может отказать, его охватило отчаяние.
- Пожалуйста! Если я не увижу тебя сегодня, мне будет очень одиноко.
Он услышал, что её душат слезы.
- О, ты сошел с ума, дорогой, ты сошел с ума - но все равно приезжай. Я тоже хочу быть с тобой.
За окном спальни виднелись золотистые ветви платана и кружевная листва. Утренние лучи солнца освещали Диану Хадсон, сидевшую у окна в клетчатом голубом платье и расчесывавшую волосы. Изящными движениями она убирала назад падавшие на глаза пряди.
Полусонный Алан увидел её у окна чуть приоткрытыми глазами. Прелестная женщина. Он едва не произнес вслух: прелестная женщина. Он ещё не проснулся окончательно.
Сегодня он впервые провел с ней ночь. Он оставил в отеле записку, в которой сообщал, что ему пришлось ненадолго уехать. Люди, вероятно, скажут, что ему понадобилось уединение. Подобное обычно происходит с кандидатами после шума и волнений съезда.
Узнает ли Адель? Вряд ли. Она не знала его расписания и уже предупредила, что не будет принимать большого участия в кампании. Политика раздражала её, она не хотела ничего знать о его деятельности.
В это шумное солнечное утро - со двора доносились голоса детей, плескавшихся в бассейне, - он подумал о странной перемене ценностей, которая произошла; любовь и брак противостояли друг другу, и вся его жизнь до Дианы казалась неполноценной, жалкой.
Он окончательно проснулся.
- Ты собираешься в ближайшее время увидеться с отцом? - спросил Алан.
- Завтра.
Ее близость с отцом вызвала у него ревность, осознание того, какое огромное место занимал Бен Хадсон в жизни Дайаны. Он подумал о большом грубоватом человеке, который регулярно читал библию, преподавал в воскресной школе и состоял в правлении своей церкви, и из тайника души, где хранились страхи Алана, медленно родился вопрос.
- Что, по-твоему, он сказал бы, узнав о нас?
- Он не пришел бы в восторг.
- Что бы он сделал?
Она чуть наклонилась вперед, глядя на него.
- Это имеет значение?
- Допустим, он бы сказал, что мы не должны больше встречаться?
- Для этого мне слишком много лет.
- И все же, если бы...?
Она словно слушала полузабытую мелодию. Наконец она поняла истинный смысл вопроса.
- Если бы он попытался - хотя я все же считаю, что это глупость, это бы не имело никакого значения. Ни малейшего. Я ответила на твой вопрос?
Из окна струился мягкий свет.
- Да. Ответила.
Алан улыбнулся.
Харри МакКаффри боялся признаться себе в том, насколько сильно потрясла его ссора с Тиной. Он горестно укорял себя, глядя на её горящую щеку и опухшую губу; сейчас он был влюблен в её внешность не меньше, чем когда впервые увидел Тину. Он испытал смятение, когда она вышла на сцену в конце первого действия; пока в городе продолжались гастроли, он не пропустил ни одного спектакля с её участием. Через шесть месяцев он развелся с женой, чтобы жениться на Тине. Он все знал о прежних любовниках Тины, а также о неудачном раннем браке с оптовиком из Луисвилла, торговавшим мебелью, и трехлетней связи с Генри Бланкеншипом. Она откровенно рассказывала о своей прошлой жизни, даже слишком откровенно, и не догадывалась о его враждебном любопытстве.
Однажды он спросил Тину, как она влюбилась в него. Он хотел избавиться от всех сомнений по этому вопросу. Она ответила ему. "Наверно, это произошло однажды вечером, когда мы сидели за столом в "Амбассадоре", и ты посмотрел на меня так, словно мы - единственные люди на земле". Ему нравились подобные ответы - они подтверждали её высокий класс.
Даже жестокие ссоры, предшествовавшие её первому отъезду в Грэнжвилл, казались не столь опасными, как эта последняя. Он и раньше был резок. Тина никогда бы не причинила ему серьезного вреда, но в состоянии наркотического опьянения она не отвечала за себя. Наказание за донос - конечно, неизбежная смерть.
На следующий день после их ссоры он улетел в Лас-Вегас, чтобы выполнить задание Генри Бланкеншипа. Генри интересовался примой из труппы "Фоли Бержер", уже почти месяц гастролировавшей в Лас-Вегасе. У этой женщины было столь совершенное тело, что когда она стояла без одежды под водопадом в одном большом номере, сразу становилось ясно, что она - звезда шоу. Генри хотел провести с ней уик-энд. МакКаффри снял на свою фамилию пентхаус в отеле, где выступала труппа "Фоли Бержер". Чтобы отогнать любопытных газетчиков и туристов, которые могли следить за окнами, он велел повесить плотные шторы. У входа и возле пожарного выхода будут стоять вооруженные охранники. В лифте кнопка двенадцатого этажа будет заблокирована замком с ключом. Все должно отвечать пристрастию Генри к уединению.