В ложной памяти останется день на солнечном море,
Вытеснив хрип реальности, прекратившейся не в твоей глубине.
Не в твоём животе, не в твоей грудной клетке — обрыв предложения в разговоре.
Но кровь густа. так ты веришь мне? веришь мне? веришь мне?
Лги до разоблачения.
И не верь.
Пустой
Выход штока ранит спешащих и глупых.
Я подмывал своим ртом кровоточащих
И поражённых — будто насквозь прошитых любовью — триппером проституток.
Складки кожи — как складки пальто,
Я катаю мёртвые шарики шерсти по их дряблым впадинам.
Вдоль дряблой линии жизни,
По их представлениям о бляди.
Леска блестит.
Этой блестящей спиралью я их наказываю,
Я их поощряю.
Держу их тощими пальцами бокалы и сигареты,
Смотрю их глазами в зеркало
Или на потенциального клиента.
Я брею им пах и выщипываю волосы на груди,
Но если что-то идёт не так,
Если я начинаю слепнуть и спотыкаться,
И ныть,
Значит я снова стал добрым.
Но я нужен им злым.
Я сижу за столом. За бетонной плитой — другая квартира,
Там какой-то подросток ебёт мою дочь, у которой хватило ума его пригласить,
А отказать — желания не хватило.
Ритм рваный,
Я заглушаю шлепки ударом ноги по паркету.
Мне надоело.
Я встаю и сую свои пальцы в пизду первой попавшейся,
Раздетой.
Мы оба сухи.
На мне — грязь метро, в ней — пульсирующим слабым нервом —
Ещё тёплый осадок её самого первого.
Её стенки глухи к моим грубым нажатиям;
Когда я вынимаю пальцы, чтоб смочить их слюной, она жадно хватает воздух напомаженным ртом —
И просит не продолжать.
Спрашивает — не хочу ли я отъебать её?
Я смотрю на средний и указательный —
По ним струится слюна, по ним бежит дрожь и сомнение,
Что как только я отключусь,
Как только я расстегну несложный замок бюстгальтера,
Плита между нами и соседней квартирой растает
И ты подмигнёшь мне — усталая, пятнадцатилетняя,
Раздетая и пустая.
И увидишь меня — грызущего ногти,
Пока одна из блядей не закроет мне рот,
Пока одна из этих блядей не осмелеет настолько,
Чтоб заткнуть меня своей расползающейся пиздой.
Губы к губам.
Я вылизываю её и пытаюсь понять, насколько ТЕБЕ будет горько,
Когда ты отвернёшься,
Снимешь с лица отвращение, оденешься и уйдёшь,
Осознав,
Что я тоже пустой.
Стук в соседней каюте
Ты меня слушаешь?
*
Я быстро бежал, задохнулся, сел и застыл, сломавшись и громко сопя.
Через раз, через два, через ямы второстепенной дороги,
Через три пропотевших до мусорного ведра
Белых и жёлтых, как зубной камень, рубашек;
Я сломался, согнулся, провис, как гнилая верёвка, продетая в петли
И, усталая, рвущая пополам балкон очередных многодетных,
Очередных, на которых я наступаю и зло матерюсь —
Окурок, плевок, сопля.
*
Я быстро бежал, задохнулся, повис.
Сколько в твоих зубах несъеденного за полжизни "Кис-кис"?
Вверх, потом вниз.
Я грызу эти пломбы, глотаю, ком в желудке, нет уже глаз, только зрачки —
Как отражение мнимой атаки на горкой лежащие косячки
В глубокой тарелке.
Когда начнут выпадать постаревшие зубы — скажи, если сможешь, я разберу эти звуки
И встану вровень с твоим икеевским креслом,
Чтобы ты смогла сплюнуть в мелкую.
*
Я сел — как твой последний стереотип о сиделках,
О яблоках, о сливочном креме, в котором плавится указательный палец или набухающий член,
Плавится по самые бёдра, политый кленовым сиропом;
Растекается по твоему подбородку — кожа жирно блестит — солёным вопросом:
"Можно ещё кусочек? Было так мало — не распробовать, с чем".
*
Я сжал кулаки и по швам разошёлся новый музей,
Который я собирал, завернувшись в пальто из чужих новостей —
Они высыхали слезами на лестничной клетке,
Стекали по отполированным ножкам кухонной табуретки,
Обращали внимание текстами на запылившихся А4 в углу;
Дождевые разводы на северных окнах, очередь в ЗАГС, резьба на трубе — всё разводы;
Не справится с управлением водитель арендованной "шкоды" —
Хуй бы с ним, это не первое его такси.
Оправдаться нечем.
"Отметьте правильный пункт галочкой — сколько у вас теперь детей?"
*
Я быстро бежал, задыхаясь в едких парах безымянных автобусов и синих "импрез",