Николь наклонилась, сложила мячи обратно в коробку и подала сыну.
— Он обязательно должен быть в центре внимания, только не умеет еще выразить свои запросы словами. И это, кажется, приводит его в отчаяние.
— Знакомое состояние, — сказал Генри. Он, как и Николь, пил маленькими глотками, а к печенью не притронулся. — Когда же ты написала во второй раз?
— В марте, когда Джонни исполнился месяц.
— В это время я попал в автокатастрофу… Ты указала мой домашний адрес?
— Нет, я не знала твоего адреса — пришлось отправить телеграмму в офис.
— Моя секретарша наверняка доставила ее ко мне в больницу вместе с другими письмами и визитными карточками. — Генри тяжело вздохнул. — Меня уже мутило от ободряющих открыток с надписями типа «Не унывай», и в один прекрасный момент я начал складывать их в кучу, не распечатывая. Признаю, это не очень порядочно, друзья были так добры ко мне, но…
— Тебе стало жаль себя?
— Думаю, да, — сказал Генри, и лицо его омрачилось воспоминанием о пережитом потрясении; что и говорить, он ощущал себя зверем, запертым в клетку… Сосредоточенно наблюдая за малышом, который усердно отдирал крышку от коробки из-под мячиков, он невзначай обронил: — Но ты могла бы и позвонить.
— Я часто думала об этом, однажды даже отважилась набрать номер… — Она в нерешительности остановилась.
— И что же? — нетерпеливо спросил Генри.
— Я вовсе не собиралась гоняться за тобой и разыгрывать невинную жертву.
Он улыбнулся одними губами — в глазах сохранилась отчужденность.
— Тебе нечего было опасаться, — возразил Генри не слишком решительно. Уж он-то знал, что сунуться в брачную петлю из-за ребенка — далеко не лучшее занятие. На собственной шкуре пришлось испытать.
— Джонни похож на меня, — очнувшись от своих мыслей, пробормотал Генри.
— Вылитый. А я гадала, заметишь ли ты сходство.
— Уловил с первого взгляда, хотя не все сразу. Вчера меня поразило, что у него нет абсолютно ничего общего с Освальдом. Ну и дата рождения… До сих пор никак не приду в себя — настолько меня ошеломило это открытие.
— Так же, как меня — диагноз гинеколога.
— Могу себе представить. — Их глаза встретились. — Ты знаешь, когда именно это случилось?
— Утром в день твоего отъезда в Америку.
— Когда ты разделась и вошла ко мне в душ. — Он в замешательстве смотрел на Николь. — Ты попросила любить тебя, а я слишком торопился исполнить твою просьбу и не надел…
— Мы совершили ошибку, — прервала его Николь.
Она и без того беспрестанно восстанавливала в памяти мельчайшие подробности их связи, не хватало еще, чтобы это было высказано вслух.
— А ты не думала… прервать беременность? — осторожно спросил Генри.
— Нет, но, когда ты не отозвался на мои письма, я решила, что ты подталкиваешь меня к аборту.
— Ни за что на свете я не стал бы «подталкивать» тебя к убийству ребенка! — запротестовал Генри. — Но ты же сама говорила: «Я не созрела для такого важного шага, еще нет», — в точности процитировал он ее слова.
— Постоянно менять свои планы в личной жизни — женская привилегия, — парировала Николь.
Безусловно, карьера много значила для нее, но, честно говоря, Николь не жалела о рождении Джонни ни одной минуты — пусть даже с его появлением на свет перебаламутился привычный уклад жизни.
— Я буду помогать тебе материально, — торопливо пообещал Генри.
Николь поспешила расставить все точки над «i» в его великодушном предложении:
— Я приму деньги на уход за Джонни, но для себя не возьму ни гроша.
— Ты оставила работу, чтобы не отлучаться от ребенка, — возразил он. — А эта затея с пансионом вряд ли компенсирует утраченный гонорар.
— Я справлюсь сама.
— К чему «справляться», если у меня предостаточно средств? Я легко могу…
— Нет!
Его терпение иссякло.
— Твое нелепое упрямство бесит меня!
— Я не хочу полагаться на чью-то благотворительность. Мне важно быть независимой, — твердо сказала Николь. — Я деловая женщина, а не содержанка.
Генри поднял руки в знак капитуляции.
— Нет проблем! Однако ты представления не имеешь, во сколько обойдется воспитание мальчика. Для начала я переведу на его счет пять тысяч долларов за текущий месяц и такую же сумму — за каждый из девяти предыдущих.
— Зачем так много? — воспротивилась Николь.