Он не знал, что происходит, знал только то, что Спок мог оказаться не полностью гетеросексуальным. Не то чтобы он был в этом заинтересован, в смысле, это ведь не будет хорошей вещью, если бы он был заинтересован, потому что, привет, суд в самом разгаре. Ну и что, что где-то глубоко в груди Джима что-то хотело потихоньку кувыркаться от радости? Они могут разобраться с этим как взрослые. Это была потенциально угрожающая жизни ситуация, и спешка после произошедшего, пришедшая первой, а не последней, объясняла случившееся. Они могли жить дальше.
Или Спок мог жить дальше, а Джим мог бы немного задержаться и, возможно, пару раз вздрочнуть на воспоминание об этом, прежде чем тоже жить дальше.
- Если из событий сегодняшнего вечера и можно извлечь что-то хорошее, Джим… - это то, что я наконец знаю, каков на вкус твой рот, и он потрясающ. - …это то, что теперь мы знаем, что ты, в действительности, не жертва становящейся всё более невероятной статистической вероятности.
Кирк скосил взгляд на всё ещё влажную и блестящую кожу Спока и вздохнул.
- Нет. Как и ты.
Осталась одна мысль, не озвученная, но весьма отчётливая.
Несчастные случаи, «плохая удача»… всё это было подстроено. Кто-то хотел их убить.
_____
п/п: Ну наконец-то я это перевела *облегчённый вздох*. Фух, это было нечто. Кстати, если вам интересно:
На английском в этой главе 12 тысяч слов (это уже упоминалось вверху).
На русском дражайший ворд выдаёт 9,612 слов. Для сравнения, в предыдущей главе - 7,434, а в 12-й - 6,674.
========== 15. In Spiritu et Veritate ==========
15. В душе и истине
Леонард Маккой был обманчиво терпеливым человеком. О, он любил побранить офицеров, которых лечил, если это была их чёртова вина, что им вообще нужен был медицинский уход, а с его капитаном и Лучшим Другом Джеймсом Кирком, это было очень частой причиной… Но Маккой знал, что в ответ на это Джим стонал бы и жаловался, но по большей части доброжелательно хмыкал и называл бы его «угрюмым», «вредным», «злым», ничего из этого на самом деле не имея в виду (ну, насчёт “угрюмого” Маккой вполне даже мог понять). Когда дело касалось его здоровья, Джим был беспечен, опрометчив и до тревожного невнимателен, когда дело касалось того, насколько по-идиотски опасными были некоторые его выходки. Вот почему Боунз знал, что капитану нужна хорошая головомойка, потому что никто другой этого не сделает. И с этим тоже всё было в порядке.
Леонард Маккой может и жил ради того, чтобы сурово отчитывать идиотов, которые это заслужили, но он был обманчиво терпелив, когда дело доходило до эмоциональных… вещей. Эмоциональное было личным, соответственно, головной болью других людей – чёрт возьми, он ведь доктор, а не психолог!
Однако, будучи лучшим другом Джима, Боунз замечал некоторые вещи. И поначалу, разумеется, он молчал. Если яркие глаза Кирка светились ещё ярче, когда Спок был поблизости, ну, с самого первого дня парень будто кричал гоблину «Посмотри на меня! Обрати на меня внимание! Я здесь!», и это было ещё до того, как эти двое смогли переносить друг друга. Если слепой глупец намеренно запаздывал с осознанием того, что творилось вокруг него, было ли это действительно заботой Маккоя, стоит ли говорить? Нет, заботы Маккоя начинались после того, как это произойдёт – помочь справиться, дать совет, а ещё от души настебаться с капитана, потому что тот вёл себя как настоящий придурок.
Леонард Маккой был обманчиво терпеливым человеком. Серьёзно. Но когда он наконец увидел, в каком состоянии находились его двое вышестоящих офицеров в тот вечер, Боунз вроде как об этом забыл.
Он получил ужасное и почти неразборчивое сообщение Джима встретиться у лазарета всего две минуты назад, и ему уже поплохело от беспокойства. Маккою пришлось сопротивляться настойчивому желанию поднять красную тревогу или что там ещё, чёрт подери, заставляло сирены выть по всей звёздной базе. Он догадался, что лучше не иметь поблизости лишних свидетелей этой ночи, и отправил всех медсестёр, работающих в ночную смену, за реплицированным кофе… И после всего этого первое впечатление, произведённое Джимом и Споком, было такое, словно они только что прибежали в лазарет после довольно внушительного жёсткого секса. Пара была одета во влажную научную униформу, явно надетую в спешке, и щеголяла в равной степени говорящим румянцем и мокрыми волосами. Джим тяжело дышал после бега, а глаза Спока странно блестели, не говоря уже о том, что привычный поток напряжения между ними подскочил на нездоровую частоту.
- Боже мой, что вы двое наделали?
***
У них ушло добрых тридцать секунд спутанных объяснений и попыток перебить друг друга, чтобы убедить доктора, что никакого секса не было, даже намёка на таковой, включая, но не ограничиваясь, понятие «жёсткий» (и нет, наручниками даже и не пахло! Боже, Боунз!).
- Тогда что, чёрт подери, произошло?
Освещение большой основной комнаты было приглушено на ночной режим, и крик Маккоя заставил одного из пациентов, спящего на ближайшей к ним кровати, пробормотать:
- Мои уши, пожалуйста, я ни в чём не повинный прохожий.
Джим судорожно выдохнул и понизил голос до нетерпеливого шёпота:
- Слушай, мы всё объясним после обеззараживающего душа. Никому не говори, что мы здесь, не вызывай дежурного врача, никого не буди, пока я не объясню, ладно? – быстро проговорил он, чувствуя, как горло опять начинает адски жечь. И это послужило болезненным напоминанием, что он ненамеренно вдохнул немного отравы.
Глаза Маккоя расширились ещё больше, но, прежде чем он смог задать хоть какой-нибудь вопрос, Джим его перебил:
- Нет времени, Боунз, - он подавил кашель и скорчил извиняющуюся рожицу. – Обеззараживание. Где?..
- Один есть рядом с офисами и один – в конце этой комнаты, - на автомате ответил доктор, а потом Джим со Споком вновь сорвались с места. Каждый побежал к своей кабинке, им даже не надо было это обсуждать.
На этот раз Джим разделся донага и позволил звуковым волнам омыть его, пока каждый квадратный дюйм кожи не начал казаться достаточно чистым, что Спок, при желании, смог бы с него есть-… ну ладно, серьёзно, что с ним было такого, что он всё ещё был в состоянии думать о сексе даже в такие моменты, как сейчас, ну ничего себе! Пространство было небольшим и очень ярко освещённым – свет отражался от клинически белых стен, так что когда Джим увидел своё отражение в маленьком зеркале, он получил весьма отчётливое изображение себя любимого, подсвеченное со всех сторон. Что странно, даже после того, как он был отравлен, возможно, даже близок к смерти, и учитывая, что он не так уж хорошо вчера спал, Кирк выглядел почти лихорадочно живым. Уж точно лучше, чем следовало бы. И его губы припухли, словно бы вместо жёсткого короткого поцелуя Спок швырнул его на кровать и долгие часы ласкал его рот.
Боже, он понятия не имел, что, чёрт возьми, значил этот поцелуй. Оно хоть-… нет, нафиг, сейчас у Джима на это не было времени.
Он несколько раз глотнул воды, но горлу от этого легче не стало, а, сплюнув, увидел розоватый оттенок жидкости, что определённо было плохим знаком. Коррозирующая взвесь оставила и неэстетично выглядящие раны на предплечьях, шее и спине Кирка. И его до сих пор немного подташнивало, а голова неприятно гудела.