Пробормотав слова прощания, смотритель оставил нас.
Мы начали со здания, которое Фрош отрекомендовал нам как бывшую кухню. Без труда отыскали старые дымоходы.
«Сколько великих противоположностей скрывалось за стенами Места Без Имени!» – думал я, закрывая голову полотняным мешком и карабкаясь вверх по первому дымоходу. Кто мог придумать все это? Тот самый император Максимилиан II, о котором я ничего не знал, или талантливый архитектор, находившийся у него на службе? Что означало это объединение столь противоречивых элементов? Или это была просто прихоть вкуса? И почему, в который раз задавался я вопросом, было покинуто это таинственное Место?
Завершив первый поверхностный осмотр, я быстро спустился обратно, к своим двум помощникам.
– Нам придется как следует поработать; наверху в дымоходе полно трещин, – сообщил я Симонису и малышу. – Если здесь все в таком же состоянии, то прежде всего нам нужно составить карту со всеми дымоходами и рапорт об их состоянии. Так мы сможем рассчитать, сколько человек нам потребуется дополнительно для восстановления. Давайте перекусим, а затем продолжим осмотр!
И, произнеся это, я послал малыша к телеге, чтобы он принес котомку с провизией.
– Месть.
– Прошу прощения, Симонис?
– Месть – вот ответ на ваши вопросы, господин мастер. Место Без Имени было построено из мести, и месть же разрушила его. Неистощимая ненависть пронизывает эти строения, господин мастер.
По спине у меня пробежал холодок. Я никогда не рассчитывал на то, что Симонис ответит на мои невысказанные вопросы.
– Он был последователем Христа, все очень просто, и imitation Christi[15] было его жизненным принципом. Однако судьба пожелала, чтобы он правил в эпоху, когда ложное учение Лютера раздробило христиан и народы, – продолжал Симонис.
– О ком ты говоришь?
– Христос сражался против христиан, оба были вооружены словом Божьим, – продолжал грек, не обращая на меня внимания, – и жадность обеих сторон была подобна маслу на пламя войны. К вящей радости неверных, алеманские и фламандские страны оказались раздроблены из-за вражды между католиками и протестантами, в то время как святейшее императорское величество – власть которого на протяжении столетий опиралась на собрание князей, а также на инвеституру папства – с большим трудом пытался защитить истинность христианского вероучения.
Я открыл котомку, которую принес мне малыш, и достал завтрак. Постепенно я начинал понимать, что имеет в виду Симонис.
– Ему не следовало всходить на императорский престол. Император Карл V, брат его отца, Фердинанда I, разделил земли, прежде чем уйти в монастырь: Фердинанду I отдал испанские территории, а своему сыну, Филиппу II, Австрию и корону императора. Но немецкие курфюрсты не хотели такого католического императора, и они громко призвали юного Максимилиана, потому что хотели короновать его. У них были честолюбивые планы, и они полагали, что он – именно тот, кто им нужен.
Симонис прочел на моем лице сумятицу вопросов, и пока мы поглощали небольшой, но очень питательный яузе[16] из ржаного хлеба, вареных яиц, квашеной капусты и колбасок, он рассказывал мне об императоре Максимилиане II, который полтора века назад приказал построить Место Без Имени, именуемое Нойгебау.
Еще в юности Максимилиан, которому противна была испорченность римской церкви, открыл для себя учение протестантизма. Он приблизил ко двору проповедников-лютеран, советников, медиков и ученых, и все начали опасаться, что рано или поздно он перебежит под их знамена. Разногласия с отцом, Фердинандом I, убежденным католиком, были настолько ожесточенными, что августейший отец стал угрожать лишить его права наследования императорского трона, В конце концов Максимилиан, из-за сильного давления глубоко католической Испании и Священного Престола, был вынужден публично поклясться, что навеки останется верен официальной римской вере. Что, однако, не помешало ему продолжать общаться со сторонниками Лютера.
Все это внушило князьям-протестантам и всем тем, кто ненавидел Церковь Петра, надежду: не воплотит ли наконец Максимилиан их мечту об императоре, который не будет слушаться папу?
– Война, которую они развязали, позорнее, чем сама ересь, – так думал Максимилиан, любивший мир. Ибо коварнее, чем предательство религии, может быть только предательство близких; страшнее меча рана, которую они наносят.
А потому, взойдя на престол, он пошел новым путем: вместо того чтобы храбро сражаться на стороне Церкви против еретиков, он решил служить миру и взаимопониманию. Его предшественники были католиками, в то время как большая часть князей в империи были близки к протестантизму. Он не станет брататься ни с теми, ни с другими, item он будет просто христианином, ни католиком, ни протестантом. В лукавое и бессердечное столетие Макиавелли он решил быть хитрым по-своему: вместо того чтобы давать обещания, он станет молчать; вместо того чтобы действовать, он будет проявлять пассивность.