Но были и еще сюрпризы. Унгнад тоже солгал: некоторые османские солдаты, которых взяли в плен императорские войска по пути домой, сообщили, что османское войско вовсе не сильно и вооружено плохо. Среди турок есть множество невооруженных солдат и, в первую очередь, полно юношей, дрожащих от страха перед христианским врагом.
Вот чем объяснялось молчание Максимилиана: Илзунг предал его, Унгнад тоже. Кому же еще он мог доверять?
– Преданный своими собственными людьми, – озадаченно произнес я, совершенно захваченный этой странной историей. Я не обращал внимания на сажу, оседавшую на мне крупными комьями, когда я совал нос внутрь дымоходов, чтобы проверить, сколько мусора придется вывезти. – Но почему?
– Подождите, господин мастер, история на этом не заканчивается, – остановил меня Симонис. – Было еще кое-что, что коварно скрыли от Максимилиана.
Это было важнейшее событие войны. Еще до падения Сигетвара, 5 сентября Сулейман Великолепный, пятидесяти семи лет от роду, страдающий от тяжкой подагры, неожиданно бросил своих на произвол судьбы посреди похода: он умер.
– Умер? И император ничего об этом не узнал?
– Совершенно ничего. И не знал добрых два месяца. И это при том, что Давид Унгнад постоянно мотался от императора к туркам и обратно…
Известие о смерти султана держалось в строжайшей тайне, и Максимилиан узнал об этом только в конце октября. И, если быть точным, скорее это определило его конец, чем падение Сигетвара. Вовремя узнав о смерти султана, христианское войско получило бы преимущество в разгроме врага и, прежде чем враг успел бы оправиться, могло бы нанести точно нацеленный удар, что, вероятнее всего, привело бы к победе. Но информанты Максимилиана молчали. В известность о смерти Сулеймана его поставил чужестранец: посол республики Венеция. Даже в далекий Инсбрук известие пришло на три дня раньше, чем в лагерь императора, который отделяли от османского всего несколько миль.
Сулейман выступил из Константинополя уже будучи смертельно больным; но этого Давид Унгнад тоже не сообщил императору…
– При этом проделка, которую задумывали турки, была не чем иным, как глупой мальчишеской выходкой: они положили в постель Сулеймана старика, который подражал его голосу и отдавал приказы, на самом же деле следовал указаниям министров, – саркастично рассмеялся Симонис.
Грек вошел в раж от этой истории двухсотлетней давности; с выражением лица как у идиота, но с живым умом и горящим сердцем, он возмущался предательством императора, произошедшим в давние времена. Тем не менее он еще не объяснил мне, почему все это произошло и, в первую очередь, какое отношение это все имеет к Месту Без Имени.
– Я так полагаю, – вставил я, – что людей, предавших его, после публичной речи Максимилиана постиг ужасный конец.
– Совсем наоборот, господин мастер, совсем наоборот. Его оправдания просто не были приняты во внимание. Илзунг, Унгнад и их сторонники остались у власти. Все было так, словно император ничего не говорил. Его продолжали обвинять в поражении. Хотя злобные замечания произносили только шепотом, но Максимилиан видел, что они словно отпечатались на лицах его друзей.
– Это невероятно, – сказал я.
– Сердца простых людей и придворных были слишком наполнены яростью и разочарованием, чтобы разумно взвешивать правду и неправду или хотя бы прислушиваться к фактам. Враги Максимилиана знали об этом и использовали в своих целях. То была ловкая игра подстрекательства.
– Но кто запустил ее? И зачем?
– Кто? Все те люди, которым он доверял больше всего. Почему? Из мести, это был первый из множества ударов отмщения, которые привели к постройке этих зданий и их немедленному забвению, а самого императора свели в могилу.
Максимилиан, продолжал Симонис, стал императором только благодаря тем силам, которые были настроены враждебно по отношению к римской церкви, в первую очередь имперским князьям-еретикам. Он окружил себя лютеранскими мыслителями и учеными, но только из-за духовного интереса, который испытывал к их свободным и свежим идеям, а не для того, чтобы сразить или ослабить представителя Христа. К сожалению, устремления тех людей, которых император почтил своим доверием, были иными: все только и ждали от него указания вторгнуться в Рим или чего-то еще, что провозгласило бы упадок папства. Так и случилось, что драгоценное для Максимилиана imitatio Christi сыграло с его намерениями злую шутку: его предали и покинули, в точности так, как евреи позволили распять Христа, когда поняли, что он не пойдет с мечом на Рим.