Когда я пробирался по дымоходу вверх, то опускал голову в тесно прилегающий к шее полотняный мешок, чтобы хоть немного защититься от вдыхания копоти. Закутавшись так, я рисковал умереть от того, что веревка затянется. Я был абсолютно слеп, но в трубе наверх смотреть не нужно: продвигаешься вперед на ощупь, с помощью рук и плеч – так и работаешь.
Малыш оставался внизу и каждый раз дрожал от страха, что со мной может что-то случиться и я оставлю его совсем одного, далеко от любимой мамы и сестер.
Конечно, я был босиком, когда поднимался через камин на крышу, чтобы лучше упираться и отталкиваться. Проблема заключалась в том, что в результате мои ноги покрывались кровоподтеками и ранами, и всю зиму, то есть тогда, когда работы было больше всего, я мог двигаться очень неуверенно, всегда хромая.
Работа на крышах была очень опасной, и все-таки это была мелочь для того, кто, как я когда-то, поднимался в купол собора Святого Петра.
Но самой мучительной главой нашей бедности была даже не моя жалкая работа, а судьба обеих наших девочек. Мои дочери были, к сожалению, все еще незамужними девушками, и приходилось опасаться, что это надолго. Благодарение Господу Богу за то, что Он одарил их железным здоровьем: несмотря на лишения, они остались красивыми, розовощекими и свежими («Исключительно заслуга трехлетнего кормления материнским молоком!» – всегда гордо заявляла Клоридия). Их волосы были такими роскошными и блестящими, что каждую субботу они получали на рынке пару геллеров за волосинки, оставшиеся на гребешке во время утреннего туалета. Их здоровье было воистину чудом, потому что вокруг нас мороз и голод собрали множество жертв.
У моих двух дочерей, милых, здоровых, красивых и добродетельных, был только один недостаток: у них не было ни геллера на приданое. Уже не раз приходили к нам монахини из монастыря Санта-Катерина Софра Минерва: каждый год они давали приличную сумму семьям бедных девушек, которые должны были дать обет. Они пытались уговорить меня, чтобы я отдал своих дочерей в монастырь за какую-то кучку денег. Крепкое сложение и здоровье обеих девушек вызывало зависть у сестер, ведь им нужны были сильные сестры низкого происхождения для выполнения в монастырях той работы, за которую не хотели браться девушки из благородных семей. Но даже в самые горькие минуты я всегда вежливо отказывал просительницам (менее приветливой была Клоридия, кричавшая на монахинь, яростно сотрясая грудью: «Неужели я кормила их грудью по три года ради того, чтобы они окончили свои дни вот так?»), да и девочки моя не выказывали ни малейшей склонности к пострижению.
Вместо этого они обе, поскольку благодаря своему опыту помощниц акушерки смогли узреть радость материнства, страстно желали как можно скорее найти себе мужей.
Холода, а вместе с ними и голод закончились, но горести просто не желали оставлять нас. Спустя два года мои дочери все еще ждали.
Меня охватывала ярость, когда я видел, как точеное личико старшей внезапно принимало отсутствующий и печальный вид, хотя она ничего не говорила (ей было уже двадцать пять!). Однако гнев мой был направлен не на слепую и безжалостную судьбу. Я слишком хорошо знал, кто виноват в нашем несчастье: не холод и не голод, поразивший всю Европу. О нет. То был аббат Мелани.
Хитрый интриган, ловкий шпион, человек, совершивший сотни обманов; знаменосец лжи, пророк подлости, оракул обмана и подлога: все это и многое другое сочетал в себе аббат Мелани, известный певец давно прошедших времен, но в первую очередь – шпион.
Одиннадцать лет назад он подло воспользовался мной и даже поставил на карту мою жизнь, и все за обещание обеспечить приданое моим дочерям.
– Не только деньги: дома. Собственность. Земельные участки. Я дам твоим дочерям приданое. И когда я говорю это, я не преувеличиваю, – так он опутывал меня сетями. Эти слова неизгладимо отпечатались в моей памяти, словно на обнаженной плоти.
Он говорил мне, что владеет несколькими поместьями в Тосканском герцогстве: все исключительно ценные имения с отличными доходами, пояснял он, и даже написал письменное обязательство, в котором обещал собрать для моих дочерей приданое – либо из «более чем приличных имений», либо из доходов с них – и которое было составлено в присутствии нотариуса города Рима. Но он никогда не водил меня к этому нотариусу.
Получив мои услуги, он в полнейшей тайне вернулся в Париж, а я бегал от нотариуса к нотариусу, от адвоката к адвокату в поисках того, кто мог бы дать мне хоть небольшую надежду. Однако это ни к чему не привело. Мне нужно было затевать против него очень дорогостоящий процесс во Франции. Короче говоря, бумага с его обещаниями ничего не стоила.