Лишь после того, как эта история получила международную огласку, родственники К. Морадор узнали, где она находится. В 1975 г. они продали свое имущество и смогли за огромную взятку вызволить К. Морадор из тюрьмы. Журналистка пребывала в состоянии тихого помешательства. Ее удалось вывезти в Аргентину, где только после трех лет лечения к ней вернулась память. К. Морадор подтвердила, что ей не предъявляли никаких обвинений и не требовали от нее никаких признаний, но всячески демонстрировали свое презрение, называя «образованной шлюхой», «столичной вертихвосткой» и «паршивой писакой, морочащей своей писаниной наших жен и дочерей». К. Морадор подверглась пыткам электротоком, избиениям (у нее были сломаны обе ноги — намеренно, потому что они, с точки зрения солдат, были «слишком красивые»), ей выломали все пальцы на правой руке («чтобы не писала — женщина должна сидеть дома и рожать детей»), она много раз была подвергнута коллективным изнасилованиям, ее прижигали сигаретами, ее заставляли пить мочу, на нее испражнялись… Кроме того, врачи в Аргентине установили, что К. Морадор вследствие зверских изнасилований получила многочисленные травмы внутренних половых органов и была заражена гонореей и сифилисом. К. Морадор перенесла в Аргентине операцию по удалению матки, операцию на правой ноге по устранению ложного сустава и на двух пальцах правой руки в связи с начавшимся остеомиелитом. В декабре 1978 г. К. Морадор умерла в больнице от кровоизлияния в мозг…
Военная хунта еще в сентябре 1973 г. объявила о «реорганизации университетов». Реорганизация предусматривала, в частности, закрытие факультетов социологии, журналистики и педагогики как «наиболее подвергшихся разлагающему воздействию марксизма». Дипломы выпускников этих факультетов были объявлены недействительными.
Хунта, резко ограничив число изданий — и, следовательно, число журналистов, — просто не нуждалась в таком количестве профессионалов в области СМИ, которое к тому времени уже было в Чили.
Кроме того, военные считали, что журналистом может быть любой человек с университетским образованием (или даже без него), если он мыслит «национально и антикоммунистически» и желает донести до читателя (зрителя, слушателя) идеи, соответствующие целям и задачам военного правительства. Впрочем, для создания особо надежных кадров пропагандистов специально отобранные группы офицеров были отправлены на учебу в США — по линии ЦРУ, а группы фашистски настроенной молодежи — на учебу в Парагвай, перенимать опыт СМИ диктатора Стресснера.
Период строгой цензуры длился в Чили до 1978 г., когда контроль над СМИ был чувствительно ослаблен. Это ослабление связывают с тем, что почти затихла герилья (а Пиночет считал «особенно вредными» всякие — даже и «идеологически правильные» — сообщения о вооруженном сопротивлении хунте в Чили), во-первых, и с заметным изменением состава журналистского корпуса, во-вторых.
На смену серьезным изданиям пришли развлекательные и спортивные, на смену проблемным радио— и телепрограммам — «мыльные оперы» и бесконечные ток-шоу с подставной аудиторией, обсуждающие псевдопроблемы (преимущественно из такой политически безобидной области, как домашнее хозяйство и семейная жизнь). Значительная часть рынка СМИ была просто захвачена североамериканскими концернами, которые обрушили на Чили кучу журналов комиксов, журналов для девочек-подростков с «фотороманами» и т. п. Одновременно крупнейший в Чили национальный газетный концерн «Меркурио — Зиг-Заг», принадлежащий ультраправым (у директора «Меркурио» Рене Сильвы Эспехо была кличка «Старый нацист»), принялся заполнять рынок бульварной, но «идеологически правильной» продукцией, проявляя чудеса маркетинга в области «узкой специализации»: так, журнал «Эва» печатал исключительно бульварные романы для домохозяек, журнал для подростков «Сине Амор» восхвалял второсортную голливудскую кинопродукцию, журнал «О’Кей» печатал исключительно пошлые шутки и анекдоты и т. д.