- Тебе этого вполне хватит, чтобы принять изменения. Дело в том, что у Аллегры просто нет никаких оснований опасаться поначалу Хакона и не доверять ему. С чего бы - ее ведь всегда и все любили, с колыбели по сей день. Ей никто не делал ничего плохого. Как же она может кому-то не доверять? Думаю, будет гораздо убедительней, если мы внесем какой-то негативный элемент в ее детские воспоминания. Я предлагаю вот что: допустим, отец Аллегры умер, когда ей было восемь лет. Мать, спасаясь от одиночества, выходит замуж за другого человека - ревнивого и агрессивного. И как-то вечером, заподозрив измену, он избивает ее. Она тут же уходит от него и вскоре находит другого: любящего и нежного, который становится Аллегре настоящим отцом. Ну, а дальше все по-старому.
По спине у меня пробежали мурашки, и я вздрогнула.
- Что случилось? - вскинул голову Брайан.
Я обхватила себя руками за плечи, раскачиваясь на стуле.
- Что-то очень похожее случилось в детстве со мной. Мне было десять, и мама была в разводе, а не вдовой, но это уже детали. Вы не знали об этом?
Он заморгал.
- Откуда?
- Ну мало ли... Знали же вы откуда-то про мой страх высоты.
- Это скорее случайно. И потом, ты же понимаешь, такого рода семейные истории - другое дело. О них вообще никто почти знать не может. - Он вздрогнул. - Да, боюсь, эти изменения могут быть довольно болезненными для тебя.
Он знал, он абсолютно точно знал и теперь лгал мне, я чувствовала это с леденящей душу уверенностью. Зачем, зачем ему все это?
- Может быть, мы лучше попробуем ввести в ее жизнь какую-нибудь другую неприятность?
Он поскреб подбородок.
- Хотелось бы, но вряд ли это возможно. Никакого другого пути я просто не вижу. Прости, мне очень жаль, но только так и можно добиться эффекта, к которому я стремлюсь. Причем это не потребует от тебя многого: ты прекрасно вошла в образ, и от повторных индивидуальных репетиций я тебя могу освободить. Просто придумай имя этому негодяю, зрительно представь сцену его конфликта с матерью и включи в память Аллегры. И все.
Он убеждал меня так, как будто хотел заключить сделку. Я уже открыла рот, чтобы запротестовать, резко отвергнуть его предложения, но встретила немигающий взгляд коричневых глаз. Тяжелый, почти ощутимый физически. И, сама не вполне осознавая, что делаю, кивнула головой.
- Вот и славно! - он потрепал меня по плечу. - Ладно, посмотрю, куда запропастились Томми и Майлс.
Он вышел, а я в каком-то столбняке осталась сидеть в просторном кресле, глядя на стоявшую прямо передо мной "Фурию". Я пыталась разобраться в происходящем у меня внутри, но получалось плохо. Зато очень ясно стояло перед глазами лицо любовника моей матери - совершенно нечеловеческое, перекошенное от гнева. Я снова чувствовала, как горит на щеке след от его ладони - я пыталась оттащить его от матери, и он, не оглядываясь, хлестнул меня рукой. И снова его лицо - посеревшее, измазанное кровью, когда мама вывернулась из его рук, схватила настольную лампу и ударила его, по-птичьи вскрикнув... И еще я видела глаза Брайана в тот момент, когда он убеждал меня, что не знает всего этого... Но, может быть, он и в самом деле не знал? Просто случайно где-то слышал про мой страх высоты, а этот эпизод действительно придумал сам, специально для Аллегры, ни о чем не подозревая? Ведь потом он смотрел мне прямо в глаза. Я вздохнула и оглядела кабинет. Он как нельзя лучше подходил своему владельцу. Современного дизайна дорогие светильники, жесткие хромированные стулья все поблескивающее, дорогое и абсолютно стерильное. Живой здесь была лишь скульптура на столе.
Я протянула руку и потрогала ее пальцами. Даже этого движения было достаточно, чтобы "Фурия" начала звучать. Я отдернула руку, и звук усилился. Он действовал мне на нервы, в голосе скульптуры мне теперь слышалось бесконечное отчаяние. Выходя, я забыла прикрыть дверь, и это стон преследовал меня почти до самой репетиционной.
Последние три дня пролетели в каком-то лихорадочном возбуждении. Костюмы были закончены, декорации установлены, голограммы наведены. Мы с Томми провели генеральную репетицию наших сцен в офисе Джонатана. А Майлс почти исчез, я видела его буквально два-три раза, да и то мельком. Однажды, правда, мы все же перекинулись парой слов, я спросила, готов ли его костюм, и он, подмигнув мне и рассмеявшись шелестящим смехом Хакона, ответил:
- Да там и готовить было особенно нечего. У меня главное - грим. Надеюсь, он тебе понравится. По-моему, это - впечатляющее зрелище.
Мы с Томми так основательно изучили его офис, что, кажется, могли найти там любой предмет даже в темноте. Я запомнила все, вплоть до порядка, в котором стояли несуществующие в реальности книги в голографическом стеллаже.
Томми, похоже, отошел от своего не в меру глубокого погружения в роль. Во всяком случае, ничего подобного той вспышке после моего возвращения из Эвентайна больше не повторялось. Он оставался преданным и галантным Джонатаном на репетициях и почти прежним Томми в остальное время. Правда, небольшое влияние персонажа все-таки ощущалось в его поведении, но это было вполне естественно.
Все мы волновались в ожидании премьеры. По сути, для театра-"веритэ" премьерным был каждый спектакль, но нам, актерам, выросшим на традиционной драме, все равно никак не удавалось избавиться от этого волнения перед самым первым спектаклем. К тому же мы не репетировали всю пьесу целиком и до конца, - этого "веритэ" тоже не допускает - и, значит, сами еще не знали, чем же все закончится.
- Подумайте о Захе Виганда, - успокаивал нас Брайан уже в день премьеры. - Он будет в театре сегодня вечером и сжует не один десяток зубочисток, а может, еще и проглотит парочку. Уж он-то точно волнуется больше вашего: вдруг что-то неправильно рассчитал, и пьеса закончится совсем не так, как он ожидает. Ладно, отправляйтесь-ка по домам и расслабьтесь, - он обнял нас всех разом и подтолкнул к двери. - Вы должны вернуться самое позднее - в семь. В восемь - начало.
Я взяла такси и вернулась в отель. Мне всегда удавалось справиться с этим предпремьерным волнением, обычно - с помощью какого-нибудь легкого чтива. Роман был приготовлен и на сей раз, но я не осилила даже страницы. Мои нервы гудели, как провода высокого напряжения. Я отбросила книгу, принялась расхаживать по комнате и только невероятным усилием воли заставила себя не грызть ногти. Наконец я схватила телефон и набрала номер Кэрола Гарднера.
- Отлично, малышка! - расхохотался он, услышав мой голос, - ты позвонила на целых пятнадцать минут позже чем обычно. Я как раз успел смешать себе коктейль. Так что поднимаю бокал за твой успех.
Я продолжала расхаживать по комнате, волоча за собой телефонный аппарат.
- Если из-за этих пятнадцати минут ты решил, что сегодня я чувствую себя увереннее, то должна тебя огорчить. И если ты не убедишь меня, что меня не закидают тухлыми яйцами, я просто не поеду ни на какую премьеру.
- Нуар, милая моя, ничего подобного в этом подлунном мире никогда не произойдет. Вспомни, что Брайан Элизар желал тебя и только тебя на эту роль. Ты будешь восхитительной Аллегрой Найтингейл, неужели ты не доверяешь чутью самого Элизара?
Я остановилась, почувствовав внезапный холодок.
- С чего ты взял, что он желал меня и только меня?
- Ну, знаешь, агенту ведь ничего не стоит засунуть нос в дела других агентов. Я выяснил, что Ванда Кинг и Майя Чеплейн снаряжали к Брайану целые посольства. Но он, наведя справки, заявил, что ни о ком, кроме тебя, и слышать не желает.
Это-то стремление Брайана и не давало мне покоя, хотя я и сама не знала, почему.
- Какие справки? У кого он узнавал?
- Не знаю, слышал только, что он беседовал о тебе с Шарлоттой Ди Метро.
С Шарлоттой Ди Метро? Чего ради режиссер, подбирая актрису на роль, станет советоваться с журналисткой, известной охотницей за театральными сплетнями? По этой части Шарлотта могла заткнуть за пояс всех своих коллег и конкурентов, вместе взятых... И именно от нее Брайан мог узнать и про страх высоты, и историю моего детства, и еще очень многое другое. Но зачем?