Эти строки были написаны в минуты спокойствия. Яростные перепалки у "влюбленных" происходили довольно часто и по вполне понятной причине: как и Верлен, Эжени была алкоголичкой. Естественно, верности от такой женщины ждать было нельзя, но даже в измены свои она вносила элемент рассудительности и склонности к порядку. Один из ее постоянных любовников проникся к поэту нешуточным уважением, говоря во всеуслышание: "Это великий писатель. Кто его тронет, тот будет иметь дело со мной".
О последних годах жизни Верлена подробно рассказал художник Казальс, отношения с которым поэт называл "самой дорогой сердцу моему дружбой". Они познакомились в 1886 году, и почти все последние зарисовки Верлена принадлежат Казальсу. Дружба поначалу была спокойной: поэт относился к молодому человеку покровительственно, как умудренный опытом старший товарищ относится к способному младшему. Летом 1888 года произошел внезапный взрыв: Верлен проник страстью к Казальсу, и это повлекло за собой обычные последствия — страстные объяснения и не менее бурные ссоры. Казальс очень своевременно обратился в бегство, и чувства Верлена подверглись глубокой — и, можно сказать, принудительной — духовной трансформации, о которой он написал другу из Экс-ле-Бена:
"Что нового в твоей жизни? Во мне только что произошла удивительно серьезная перемена. Я собираюсь молиться за нас обоих, полагаю, это принесет пользу. И еще я буду работать… Я заблудшая овца, которая нашлась наконец…"
Но самое любопытное признание Верлен сделал в послании, написанном в связи с полученным им известием о смерти Вилье де Лиль-Адана:
"Я вновь думаю о Вилье… Я сделал больше усилий, чем он, и я стал — увы! — более последовательным христианином. Чем же были вызваны мои падения? Обвинять ли мне наследственность, воспитание? Но я был добр и чист… Ах, питие! Это оно породило клеща, бациллу, микроб Похоти, заразило плоть мою, созданную для нормальной и упорядоченной жизни! Правда, несчастье, полагаю, не имеющее себе равных, на время исцелило меня, а затем вновь низвергло в грязь — видимо, потому что было несправедливым. Мне не хватает разумности, хотя здравым смыслом я обладаю. Отсюда следует мораль, которую я не слишком люблю, ибо от нее воняет неким подобием физиологии: у меня женская натура — и этим многое можно было бы объяснить!"
У Верлена был целый букет болезней, появившихся или обострившихся в последнее десятилетие жизни, когда ему пришло время платить по счетам беспутной юности и зрелости: недолеченный сифилис, ревматизм, артрит, диабет, цирроз печени, расширение сердца. В 1885 году впервые дал о себе знать гидартроз колена, которое в скором времени одеревенело — поэт ходил теперь, постоянно прихрамывая на левую ногу, и горько на нее жаловался. "Вот уж десять лет, левая нога моя, как ты выкидываешь постоянные номера", — писал он незадолго до кончины. Любопытно, кстати, что с опухоли в колене начался путь Рембо к смерти — именно поэтому его сестра Изабель, озабоченная установлением безоговорочного превосходства брата над Верленом, яростно протестовала против каких бы то ни было сравнений. В одном из писем она выговаривает Патерну Берришону: "Вы совершенно напрасно заставили Верлена умереть от той же болезни, что была у Артюра".
Морально Верлен был готов к подобной напасти. Он даже теоретически обосновал свою нелюбовь к "здоровью", возведя это в своеобразный поэтический принцип:
"Похожи ли вы на меня? Я ненавижу людей, которые не зябнут. (…) Особы, наделенные буйным смехом и непомерными голосами, мне неприятны. Словом, я не люблю здоровья.
Под здоровьем я понимаю не дивное равновесие души и тела, составляющее сущность героев Софокла, античных статуй и христианской морали, но ужасную красноту щек, неуместное веселье, невероятно густой цвет лица, руки с ямочками, широкие ступни и всю эту жирную плоть, которою наше время изобилует, пожалуй, до неприличия.
По той же причине мне внушает омерзение так называемая здоровая поэзия. Вам это видно отсюда: прекрасные девы, прекрасные юноши, прекрасные души…"[104]
Впервые Верлен оказался в больнице в июле 1886 года. Было подсчитано, что за девять с половиной лет поэт провел в разного рода лечебных заведениях четыре года и два месяца — иными словами, половину отпущенного до смерти срока. Он путешествует из больницы в больницу, список которых занимает у него несколько страниц. Иногда они напоминают ему тюрьму — но тюрьму добрую, "безобидную". А иногда он разуется тому, что обрел надежное укрытие:
Личность поэта вызывала большое любопытство у медперсонала: с виду это был сущий бродяга, но его навещали люди вполне приличные — более того, знаменитые! Знакомые врачи тепло относились к Верлену и всячески покровительствовали ему. Позже слава "поэта из больницы" достигнет такого размаха, что лечебные заведения будут соревноваться за право принять его. Для него сделают множество послаблений— в частности, разрешат работать после отбоя и принимать друзей в любое время суток.
А среди литераторов визит в больницу к Верлену становится почетным долгом. У изголовья его постели собираются представители новых школ — символисты и декаденты. Да и как иначе, ведь стихотворение "Томление" (посвященное Куртелину) признано всеми как манифест декаданса. Один посетитель тайком приносит поэту немного табака, другой украдкой сует под подушку склянку с абсентом, третий открыто вручает книги и карандаши. Многие художники делают зарисовки "Верлена в больнице" — сохранились в частности, некоторые рисунки Казальса. Пройдет еще некоторое время, и "поэт из больницы" превратится в туристическую достопримечательность: так, одна американская дама прислала Верлену орхидеи, и тот поставил их в предварительно опорожненную утку.
Слава Верлена возрастала, невзирая на почти нищенский образ жизни и явный упадок творческих сил. Чем ниже скатывался поэт на социальное дно, тем с большим умилением пересказывались бесконечные истории о проделках "городского бродяги" — еще одно прозвище Верлена, ставшее штампом в критических статьях. Однажды друзья купили ему вскладчину шубу и цилиндр, поскольку у него не было зимней одежды. Верлен, выросший в очень обеспеченной семье, любил и ценил красивые вещи: придя в восторг от подарка, он немедленно отправился фотографироваться — этот снимок поэта в "респектабельном" виде сохранился. Спешка была вполне оправданной: буквально на следующий день Верлен свою шубу пропил.
Особой популярностью пользовались байки, иллюстрирующие контраст личности поэта: скажем, кто-то из приятелей заходит к Верлену и застает его мертвецки пьяным, разлегшимся на продавленной кровати в грязных ботинках и драном пальто — при этом на столе лежит открытый томик Расина. А вот уже не байка, а вполне реальный факт, правда, не менее поразительный: 4 августа 1893 года поэт, по примеру Бодлера, выставил свою кандидатуру во Французскую Академию. Свое письмо секретарю Академии он подписал так: "Поль Верлен, литератор, проходящий курс лечения в больнице Бруссе". Шансов на избрание у него не было никаких, но поэтическая молодежь встретила известие с восторгом: это было торжество богемы. Сам Верлен какое-то время питал иллюзии и пытался бороться с легендой, которую сам же отчасти и создавал. Так, в октябре он опубликовал в газете "Ви паризьен" специальную заметку с разъяснениями: его репутации якобы сильно повредил роман Гюисманса "Наоборот", где его неудачно и "чисто литературно" сравнивают с Вийоном; живет он вовсе не в больнице, а в "скромной комнатке, за которую платит довольно дорого и неукоснительно"; в "лачугах" он ночи никогда не проводил, но, бывало, останавливался в меблированных комнатах и позволял себе иногда пропустить рюмочку с утра, "чтобы запить круассан". Впрочем, 15 феврался 1894 года Верлен все же снял свою кандидатуру, направив второе письмо секретарю Академии и сославшись на недомогание, из-за которого не мог совершить все положенные визиты.