даже на то, что мы уж не слишком и мы,
что мы подкопаны даже в самих своих мыслях, поступках, словах,
что – неведомо кем – обмануты,
что – неведомо как – постепенно лишились почвы…
Мы чувствуем снизу толчки – будто там, под землей, встает на ноги великан пленный,
одною частью себя пугаемся и радуемся – другой,
отваживаемся и медлим, выжидаем, решаем, как быть, что нам теперь все-таки делать:
то ли слушать не то, что слышим, глядеть не на то, что видим, говорить не то, что понимаем,
то ли, наперехват кротам, копать под собой – вместе с ними – землю.
ПОЛЕТ СТРЕЛЫ
Натягивается тетива: полукружие лука уравновешивается полукружием тетивы.
Упорствуй, лук!
Противодействуй, тетива!
Вы удерживаете сверхвыход: полет стрелы.
Я в хаты входил и из хат выходил, заходил в города и выходил из них – и все равно оказывался то в полукружье дня, то в полукружье ночи, самим своим существованьем деля мир
надвое и сводя в одно.
Пока я живу, я окружен горизонтом,
пока я живу, мне не достичь горизонта:
он – там, где останавливаюсь,
он – там, где упаду.
Жизнь по кругу идет, возвращаясь к началу,
смерть – напрямик.
И летит напрямик стрела, из себя самой безостановочно возникая, от себя самой безостановочно освобождаясь, чтоб в результате сделаться полетом самим.
МЕТЕЛЬ
Метель заметает землю, метель заметает деревья,
и людей, тех, что были, и тех, которых еще нет, – всех заметает метель,
и меня заметает метель…
Где оно, прошлое?!.
Где оно, настоящее?!.
И где оно, будущее?!.
Больше не на кого роптать и некого благодарить – за все, что дарилось и отнималось, что радовало и печалило,
и больше некому выяснять, каков я: плох или хорош, уродлив или красив, молод я или стар…
Отступился от меня весь белый свет, обступила меня белая беспросветность.
КОРОНА
Утром нашли корону, а днем уж ее украли.
Она была золотая – и злые соседи завидовали нашей хате: за что привалило им это счастье – они ведь такие же, как и мы.
Молчат заборы и ворота.
Перемещаются скрыто тени.
В отчаяньи не находят родители места: и кто б мог подумать, что за короной следят…
Я через забор перелезаю в соседний, травою заросший двор, где жили когда-то брат и сестра.
Были б они тут сегодня – я рассказал бы им про свое несчастье, что могло быть счастьем,
я рассказал бы им про корону, которую не устерег.
Но на дворе глухо: нет ни сестры, ни брата.
Там, где они сейчас живут, так же вот нет и меня для них.
У сестры есть брат, у брата – сестра, а у меня – то, чем являюсь я сам.
А уж ищут – зовут меня родители по усадьбе нашей.
"Нашли и другой раз корону, – они говорят. – Та была золотая, а эта – медная, но все равно – корона, и снова на том же месте – там, в лебеде… Золото украсть – украли, а саму корону украсть не сумели: вот она…"
* * *
Что заставляет нас незаметно переходить из часа в час, изо дня в день, из года в год и не дает остановиться?
Речка течет – и находит дорогу к морю,
дерево тянется вверх, врастая в простор и время,
и человек открывает в себе, живущем, ту беспредельность, где светит новое солнце и новый смысл.
Нечто глядит на меня моими глазами,
слушает, что я скажу, моим слухом,
думает о жизни моей мыслью…
А на пороге сидит усталый старик, у него уже нету сил выходить из хаты и возвращаться в хату – тело вобрало в себя свой путь и стало само порогом: что же дает человеку силы переступить, наконец, и через этот порог?!.
Поспели зерна – и отыскали путь к хлебу, а поспевали – так прижимались к стеблю.
Кричим – откликается эхо.
Молчим – откликается тишина.
Солнце заходит, западая в наш сон.
И, как рельеф неизвестной местности, время показывает, где мы есть и где нас нет.
МОЛНИЯ
Когда я, войдя в храм и затворив за собой двери, заговорил с небом, с неба внезапно пала молния и надвое расколола храм.
Люди, которые, пришли на рассвете, отстроили из одной половины храм света, а люди, которые пришли в темноте, из другой половины отстроили храм тьмы.
– Иди к нам, – зовут меня одни. – Это же твой храм; ты здесь сможешь опять говорить с небом…
– Иди к нам, – перехватывают меня другие, – вот твой храм; ты здесь сможешь опять слушать глас неба…
А я стою все на том же месте,
замерший,
пораженный,
озарением просветленный,
слов не имея, чтоб говорить,
с молнией в сердце.
СНЕГ
Такое молчанье у снега,
белизна у снега такая,
такая даль -
что замирает душа: не умеет она еще быть такою.
Шуршит шершавая осока.
Синеют в снегу одинокие лозы.
Зажигаются окна в деревне.
У снега взгляд моих надежд,
у снега голос моих мечтаний.
Снег, ты из бесконечности? из совершенства? из небытия?
Все, что росло, цвело, красовалось, все, что стало минувшим, все, что стало воспоминаньем, все, что вернуться назад не может, – вернулось все белым снегом.
У окрестности есть еще одна окрестность,
у сумерек есть еще одни сумерки,
у судьбы – еще одна судьба:
снег.
Свет исповедывается перед снегом.
Ладонью трогаю снег.
ЗАОБОЧИНА
Странствует рядом со мной, на глазах изменяясь, моя извечная вотчина: заобочина.
– Кто ты такой? – допытывается у человека сфинкс.
Отвечают за человека часы, весы, календари, путевые столбы,
отвечают малые солнца, месяцы, звезды – вознагражденья,
отвечают могилы – обочина-заобочина,