а сам человек молчит.
Нет внутри слова – слова,
нет внутри мысли – мысли,
нет внутри время – время,
нет внутри рока – рока,
нет внутри смерти – смерти,
и человека внутри человека – нет.
Сам себе весы и то, что взвешивается, сам себе мера и то, что меряется, по лазерному звездному лучу я восхожу к звездам, и становится мне вознагражденьем каждый сделанный шаг.
РЫБИНА
В заводь заплывши, лягу-замру меж коряг горбатых.
Будут закидывать рыбаки в заводь блесны, крючки, запускать бредни и верши, будут вытаскивать из заводи рыбаки приманенных рыб…
Старая мудрая рыбина, в себе я предчувствую человека, и рассуждаю о смысле жизни, и спрашиваю у смысла, почему в своем рыбном теле не может быть рыбина человеком, – и не поддаюсь на хитрости рыбаков.
Когда-нибудь, уже неживой, я всплыву на поверхность – и все рыбаки, что увидят меня, посетуют, выдохнув: э-эх!..
Такая огромная рыбина – и пропала!
Такая огромная рыбина – и никому не досталась!..
И я тогда тоже посетую об этом чувством, общим для рыбин и для людей.
ПРЕДЕЛ
Куда достигают мой слух и зренье – там и есть мой предел. Он мое продолженье, мое движенье, завоеванье мое…
Я изобретаю все более мощные телескопы, все более чувствительные звукоприемники – я все время раздвигаю свой предел. Он уже выходит не только за край земли, но и за пределы огромных миров и галактик.
Однако временами я слышу, как где-то переговариваются голоса: "Бедняга, он все еще на том же месте… Он все еще никак не может преодолеть свой предел…"
ЛАБОРАТОРИЯ
В лаборатории плотно закрыты двери и занавешены окна – сюда не проникают посторонние звуки, посторонние люди и постороннее время…
Тут в глиняных вазах красуются розы,
лежит на столе нарезанными ломтями хлеб,
плавают в воде среди водорослей зеленых рыбы,
а в прозрачной стеклянной оболочке стоит шаровая молния, словно плененный, весь из единого ока, зверь…
В лаборатории, каждый на своем месте, работают надежные люди.
Тут непрерывно проводится одно и то же исследованье, один и тот же эксперимент:
вазы – достаточно ли вазы, розы – достаточно ли розы, стол – достаточно ли стол, рыбы – достаточно ли рыбы, вода – достаточно ли вода, достаточно ли молния – молния, хлеб достаточно ли – хлеб, и люди, которые проводят исследованье, – достаточно ли они люди…
они сомневаются во всех явленьях,
они сомневаются в чувствах, мыслях и даже в своих сомненьях,
а в результате исследованья настойчиво открывают во всем, что ни есть тут, одно и то же:
ничто.
МЕЖА
Слева – поле, и справа – поле, а меж ними – межа:
на меже – сивец, на меже – божьи слезки,
и отец, понуривши голову, стоит на меже с косой.
Давно уж стоит – заржавела его коса,
косовина совсем потемнела,
сквозь скошенную траву проросла молодая…
Он слышать не слышит, как громко ржет на дворе буланый и бьет копытами землю,
и видеть не видит, как сразу два месяца на небо вышли – старый и молодой.
ЛУЖИ
Ширятся нарушенья.
Меняются времена года.
Как дым, по округе ползет тревога.
В лужах млеет вода – а люди не верят воде,
в лужах играет солнце – а люди не верят солнцу,
в лужах плескаются облака – а люди не верят облакам.
Они взирают туда, куда и зайти невозможно, – вдаль.
Там, по дороге, по лужам, от лужи к луже, после дождя бегут вереницею босоногие дети, смеются, ногами трогают небо, радугу, плоты облаков и ничего не боятся.
До того это было, как выпал однажды стеклянный дождь,
до того это было, как повыступали из-под земли ножи и иголки,
до того это было, как мир стал внезапно взрослым.
* * *
Просыпаюсь и засыпаю,
а все неверен мой сон, а все неверно мое пробужденье…
А по улице туда-сюда прохаживается, точно она что-то ищет, женщина:
в плюшевом жакете, в платке ситцевом, с обломком серпа в руках…
Все на нее оглядываются,
все ей удивляются,
все хотят разузнать, кто она,
и все боятся, что и вправду узнают.
СТАРЫЙ ГОРОД
На притихших дворах, у дранки и черепицы, цветет розовая и белая сирень и осветляет своим цветеньем, своим разуменьем город, что погружается в прошлое.
Лохматый татарник толпится возле забора:
каждая лопушина – чаша,
каждая лопушина – голос,
каждая лопушина – ладонь:
думу думает снова и снова общее вече, обсуждает снова и снова зеленое вече цену жизни и цену смерти…
Покинули последние жители свои дома, свои хаты с оконцами и наличниками, и все, что имели, что наживали, что помнилось и что снилось, в переезде позабирали, переселяясь по новым углам…
Да кто-то сюда все равно возвращается неодолимо,
кто-то тут все равно, как когда-то, живет:
то вдруг зазвонит тревожно колокол,
то вдруг по брусчатке копыта зацокают,
то вдруг дитя заплачет,
то вдруг кто-то кого-то покличет, и тот отзовется…
Тут пласт на пласте, на фундаменте фундамент.
Тут свои тайны, своя преемственность, свой лад.
Тут что-то таится, что-то прячется, хоронится что-то от взглядов…
Подходит к старому городу узкоколейка.
Ходят по старому городу вооруженные патрули.
ОТТЕПЕЛЬ
Желтые фонари.
Туман.
Грачиный грай в парке.
И деревья готовы поверить, что больше не будет зимы.
Что-то вдруг стронулось, что-то оттаяло.
И не нужно уж очень стараться,
и не нужно остерегаться,
обстоятельства неожиданно стали благоприятными,