В отличие от нашумевшего Бермудского треугольника наш Вермудский четырехугольник выглядит гораздо скромнее, но, как убедился читатель, речь идет о фактах не вымышленных, а строго доказанных.
После этого необходимого пояснения мы с чистой совестью можем вернуться к нашему повествованию.
ГЛАВА ВТОРАЯ,
в которой кое-что проясняется
Очнулся Редькин в комнате без окон, без дверей, в каких-то сетях, подвешенных к потолку. Сети слегка покачивались, баюкая Колю. В голове было непривычно пусто. Коля попытался вспомнить, что с ним произошло, но нить воспоминаний обрывалась на Вермудском четырехугольнике. Некоторое время он лежал неподвижно, потом приподнялся, оглядываясь по сторонам. По соседству висели еще два гамака, в которых, точно выловленные осетры, покоились Сид и Тараканыч. Кто-то быстро пробежал по Колиной ноге, и он едва не вскрикнул от страха.
— Без паники! — услышал Редькин голос попугая.
В этот момент зашевелились толстяк и чародей. Они открыли глаза, уставились друг на друга и почти хором воскликнули:
— Где мы?
— На том свете! — насмешливо ответил Леро.
— Молчи, мерзкая птица! — сердито прошипел Тараканыч. — В кастрюлю попадешь!
— На том свете! — упрямо повторил попугай.
Злой волшебник снял с головы фуражку и запустил ее в Леро. Леро поймал ее клювом.
— Верни головной убор! — заорал Тараканыч. — Кому говорят, отдай кепочку!
Вдруг Сид спрыгнул на пол и начал биться о стену своим тяжелым телом.
— Отпустите меня! — истерично умолял Котлетоглотатель. — Я ни в чем не виноват… Согласен на любые условия! Будьте же милосердны…
Толстяк заплакал и сполз вдоль стены на пол.
— Прекратить истерику! — отчеканил Леро, добавив по латыни:
— Дум спиро, спэро![1]
Коля покинул гамак, чтобы утешить бедного Сида, но неожиданно стена, у которой рыдал Джейрано, медленно двинулась вверх, и в комнату вошел странный смуглый старик с дымчатой бородой до груди. У него была крупная шишковатая голова, стриженная под полубокс, розоватый нос, имевший форму перевернутого вопросительного знака, часто моргающие глаза и тонкие губы уголками вниз. Фигура у незнакомца была довольно стройная; возможно, благодаря одежде и обуви: тонкий голубой свитер, голубое трико, легкие сапожки. На поясе у него болтался небольшой приборчик, вероятно портативная вычислительная машина. Более всего поразили Редькина два полуметровых птичьих крыла, растущих из спины незнакомца.
Бородач склонил голову и произнес:
— Зункам халбарьг!
Язык был Коле неизвестен, он вопросительно взглянул на полиглота Леро. Но попугай молчал, озадаченный услышанной фразой.
«Похоже, приветствует нас», — предположил Редькин и, на всякий случай, приложив правую руку к сердцу, сказал:
— Халбары зункам, то есть большое спасибо за теплый прием!
Старик, вероятно, кое-что понял и кивнул.
— Эй, борода! — с вызовом выкрикнул Тараканыч. — Крылья твои? Или под ангела работаешь?
Бородач лишь пожал плечами и жестом пригласил всю компанию следовать за ним.
Они перешли в небольшой зал, где увидели несколько кресел, какие-то приборы и экран, висящий на стене. Незнакомец указал им на кресла, предлагая сесть, а сам занял место у пульта.
— Ребята, не садись! — зашептал Тараканыч. — Я эти штуки знаю. Будет зубы рвать или правду пытать…
Поколебавшись, Коля все же сел в одно из кресел. За ним последовали Леро и Сид. Чародей вздохнул и, пробормотав: «Мне терять нечего», тоже опустился в кресло. Старик нажал клавишу на пульте, раздалось легкое жужжание, и над головами сидящих появились никелированные колпаки, похожие на те, под которыми сушат волосы в женских парикмахерских.
На экране возникло изображение руки, и в ту же секунду Колин мозг воспринял слово «акур». Затем Редькин увидел на экране стол, а в его память ввелось слово «лотс». Коле стало ясно, что старик знакомит их с неизвестным языком. Сначала Коля решил, что этот язык выучить очень легко, поскольку достаточно любое слово произносить задом наперед, но вскоре убедился, что такой подход был бы ошибкой. Так, например, «шея» в переводе на новый язык звучала «гмуя», «лицо» — «фаска», «время» — «тикс-такс», «дождь» — «мсечь» и так далее. В течение минуты на экране успевало промелькнуть примерно тридцать предметов.
Самым удивительным было то, что не требовалось никаких усилий, чтобы запоминать новые слова. Они прочно застревали в ячейках памяти, не путаясь и не перемешиваясь друг с другом. За каких-нибудь два часа Редькин и его спутники запомнили около четырех тысяч слов, и когда урок закончился, они могли свободно понимать и говорить на этом языке.
Наконец колпаки поднялись к потолку, экран погас, и старик сказал:
— Ме ганц оготэ влопне дюфаль!
Коля без труда перевел эту фразу — «Мне кажется, этого вполне достаточно». Если учесть, что Редькин свободно овладел английским языком лишь к шестому классу, то результат двухчасового урока произвел на него огромное впечатление.
Тараканыч, который толком не знал ни одного языка, был поражен не меньше. Он удивленно качал головой и бормотал:
— Надо же! Оказывается, «нос» — это «кнобель», а «звезда» — «мери»… Никогда бы не подумал…
Старик поднялся, встал перед ними, сложив руки на груди, и заговорил:[2]
— Приветствую вас на планете Ха-мизон! Меня зовут Мебиус. Это я построил машину, которая доставила вас сюда. Я не причиню вам зла.
— Так мы не на Земле? — воскликнул Редькин.
— Увы! — Мебиус развел руками. — Но не надо волноваться. Я вас не задержу. Вы должны помочь мне. — Он закрыл глаза и тихо произнес:
— Гибнет Ха-мизон, гибнет цивилизация…
Земляне в замешательстве смотрели на Мебиуса.
— Извините, — сказал Коля, — я не все понял. Если вы так могущественны, что умеете доставлять людей на свою планету, то чем же мы можем вам помочь?
— О мой брат по разуму, — печально ответил Мебиус, — нет ничего ошибочней, чем слепая вера в техническое могущество; мы погорели именно на этом. Мы слишком увлеклись научными победами, не заботясь о последствиях. Теперь мы пожинаем плоды… Вы все увидите и поймете… — Он всплакнул, снял бороду и, утерев ею слезы, сунул в задний карман трико. — Не обращайте внимания, бороды у нас выдают ученым… Чем известней ученый, тем длинней борода.
— Извините, профессор, — деликатно заметил Сид, — хотелось бы знать, как обстоит дело с питанием на Ха-мизоне.
— Как я мог об этом забыть! — сконфуженно воскликнул Мебиус, захлопав крыльями. Он исчез и тут же вернулся с подносом, на котором возвышалась горка тюбиков. — Вот и пища, угощайтесь!
Он взял в руки один тюбик, открутил колпачок и выдавил на язык змейку темно-вишневой пасты. Коля последовал его примеру. Паста была сладковата, запаха не имела, быстро таяла во рту. Нескольких сантиметров ее было достаточно, чтобы насытиться.
Тараканыч попробовал необычную пищу, поморщился, сплюнул, но на всякий случай сгреб несколько тюбиков и сунул их в карман. Сид методично выдавливал в свою бездонную утробу десятки метров пасты, а пораженный ха-мизонец лишь качал головой и шептал: «Ой, хабибульня, ой, хабибульня…», что означало в переводе: «Вот это да!»
После трапезы Мебиус вывел компанию во двор. Редькин увидел небо, затянутое пеленой, сквозь которую просвечивало слабое пятно солнца. Резкий неприятный запах бил в ноздри, точно где-то рядом жгли резину. Вокруг лежала плоская каменистая пустыня. Напротив дома Мебиуса возвышалось огромное здание, имевшее форму бутылки из-под «Шампанского» с серебристой воронкой в горлышке.
2
Для удобства читателей здесь и в дальнейшем предлагается готовый перевод с ха-мизонского, любезно выполненный Колей Редькиным.