Только образование способно улучшить состояние народа. Вернадский уже тогда продумывает и проговаривает в переписке очень конкретную программу. Начальное образование должно быть обязательным и всеобщим. В письме Наталии Егоровне он четко связывает эту цель с демократическими задачами, прежде всего правами человека. Во-первых, дозволение родителя не учить своих детей, что происходит сплошь и рядом, особенно в отношении девочек, не есть та свобода, которую надо давать, поскольку она и есть ограничение их прав, стеснение всей будущей деятельности. Во-вторых, доставлять детям известные религиозные верования и политические идеи возможно только этим путем, потому что все должны участвовать в государственном управлении. Отсюда — третье: «А это участие, несомненно, может быть сознательным только при владении всеми гражданами грамотностью и известным minimum’oм образованности. Иначе демократизм будет лишь на словах, и всегда будет сильная возможность всяких царизмов и т. п. В возможно быстром и полном проведении обязательного обучения я вижу один из краеугольных камней прочности демократического строя»13.
Но это не означало, будто образование — панацея от всех бед именно сейчас. Если уж говорить о высших целях, ею не может быть помощь людям. «Я думаю, что мои стремления помощи людям не противоречат постановке вопроса: я опять повторяю, что целью, удовлетворяющей меня, не может быть благо людей, для этого не стоит жить. Мое увлечение общественной деятельностью в сильной степени проистекает из стремления к свободе (Абсолют должен быть вне людей и выше их)»14.
«Я считаю вполне ошибочным твое мнение, что борьба за просвещение могла теперь сплотить всех или очень многих людей, — продолжает спор с женой Вернадский. — Для меня это представляется детской пеленкой — как чисто политическая программа. Я не отрицаю необходимости этого пункта программы, но думаю, что это далеко не все и даже не самый важный пункт. <…> Мне кажется, что в стране иногда жизнь выставляет на первый план чисто политические вопросы, связанные с вопросами государственного управления, местного управления, податной системы etc. Стыдно считать панацеей народное образование и т. п. Я очень, по крайней мере, далек от этого и знаю, что Россия farà da sè[6], что есть много, достаточно граждан, которые могут взять в свои руки ее правление и возьмут его…»15
Вернадский знал, что говорил. Он первым чутко уловил изменение в положении и настроениях общества. Еще три месяца назад, в самый разгар их работы на голоде, он, наблюдая работу добровольцев, предрекал: «Я убежден, что вся масса людей, вернувшихся с мест, явится с новыми запросами, требованиями. Серьезно работает мысль и сильно бьется сердце теперь у целых тысяч энергичных и искренних людей. А это есть крупное, очень крупное общественное событие, которого важность мы едва сознаем»16.
И он оказался прав. Кажется, будто в другую Москву возвратились они с Корниловым. Адя и поселился тогда у Вернадского, который снял уже третью квартиру, на этот раз на углу Большого Левшинского переулка и Смоленского бульвара. Небольшой двухэтажный дом цел до сих пор, как и особняк жившего прямо напротив Ивана Ильича Петрункевича, встречи с которым теперь участились. В гостиных усваивали уроки голодного года. И общество как бы сдало экзамен на аттестат зрелости, осознало, что можно и нужно проявлять инициативу и помимо правительства. Очень новое для русских образованных людей чувство освобождения.
Собственные независимые взгляды воспринимались все еще как вызов, как дерзость, исполненная без разрешения старшего. Имеет значение даже не содержание высказывания, а его несанкционированность. Характерны отчеты в «Правительственном вестнике» о борьбе с голодом. Сквозь зубы называя комитет Вернадского одним из самых крупных, в отчете постарались исказить самую суть общественности. Между прочим, говорилось, что комитет работал на собственные средства его главы, а не собирал средства среди людей. Вернадский был оскорблен и не знал, как ответить на иезуитские публикации.