Но как добиться демократических перемен? На открытый путь диалога с властью пока, судя по выступлению царя, надежды слабые. Тогда Шаховской снова выразил неясные и тупиковые настроения так: требуется самочинное собрание представителей земств, которое потребует конституцию.
Они и соберутся самочинно — через несколько лет.
В университете дела Вернадского идут все лучше. Приходит преподавательский опыт, лекции издаются и расходятся. Обузой, правда, висит необходимость докторской диссертации. Несколько лет Вернадский потихоньку работает над ней, развивая так высоко оцененную первую лекцию о полиморфизме как общем состоянии материи. Но тема не дается: слишком фундаментальна, нова и выходит за рамки специальности. Для диссертации не годится, вскоре понял он.
И тогда буквально за несколько месяцев он пишет диссертацию на кристаллографическую тему. 1 мая 1897 года физико-математический факультет Санкт-Петербургского университета утвердил тезисы к защите докторской диссертации своего магистра. Вскоре состоялась и защита.
Став доктором, становится и полноправным профессором, сначала (1898) экстраординарным, а с 1902 года — ординарным. Через два года закончились переезды по Белому городу: ему выделяют казенную квартиру в доме во дворе университета. (Он сохранился и поныне.) Здесь впервые появились у них новые блага цивилизации, например телефон и пишущая машинка, за которой теперь сидит Наталия Егоровна, она ведет переписку мужа, печатает его статьи и письма. Она же переводит, когда это нужно, на французский и английский языки. На немецком — писал сам. Печатается в эти годы в кристаллографическом журнале у Грота, во французских минералогических изданиях.
Связи с европейским ученым миром укрепляются, тем более что в 1897 году геологи мира впервые собираются на сессию МГК в Петербурге, и Вернадский вместе с другими русскими учеными выступает в качестве хозяина. Он сопровождает экскурсии, а Гроту и швейцарцу Гейму (который был его гидом в Цюрихе) показывает Третьяковку. Причем сам поражается богатству собрания.
Изучает минералогию Центральной и Восточной Европы; в 1894 году объезжает Варшаву, Львов, Краков, горнорудный район Фрейберг — Гарц — Цвиккау — Дрезден — Мейсен — Хемниц — свой Мюнхен. Во Фрейберге спускается в шахту и популярно описывает свое путешествие вглубь земли семилетнему Гуле.
На другом, «взрослом» и весьма многозначительном письме Наталии Егоровне, написанном в том путешествии, задержимся.
Пишет из деревни Нидерлиндиг, где остановился, чтобы осмотреть интереснейшее геологическое образование: район озера Лаах, образовавшегося на месте древнего потухшего вулкана. Попадает в удивительно красивую местность. Множество потухших вулканов нагромоздили здесь скалы из розового туфа.
Долгие десятилетия геологи разделялись на нептунистов, считавших главной силой, влияющей на образование горных пород, деятельность моря, и плутонистов, основной торящей силой земли считавших тепло земных недр. Вернадский относит источник земных изменений вообще за пределы планеты: «У меня масса всяких отдельных наблюдений. И в общей минералогии мысль окрепла. Мне кажется, я подмечаю законы. Чувствую потуги мысли охватить сразу картинно землю как планету. Как это трудно! Но мне кажется, с каждым разом яснее и яснее становится картина и мне иногда блестит перед умственным взором — общая схема химической жизни Земли, производимой энергией Солнца. Не изнутри, “из Земли”, идет вся жизнь на Земле и образование всех минералов, а извне производится энергией, постоянно приносимой нам каждый лучом нашего Солнца.
(А далее — скорее автохарактеристика. — Г. А.) Когда быстро идешь по красивой местности и когда стараешься отгадать, заметить основные черты жизни местности — то быстро в уме пробегают картины былого, иногда удивительно ясно, но всегда мгновенно. Часто они так быстры, что бессознательны. Остается лишь впечатление, что они были, чувство или память интенсивного наслаждения, а самих сознание не заметило. Особенно теперь, когда я стараюсь улавливать не картину рельефа, а более глубокое свойство — химические процессы, мысль особенно сильно так картинно работает.
В это время мыслится очень много. И постоянно самые разнообразные вспоминаются вещи, что, по-видимому, не стоит ни в какой связи с картиной местности, с научным наблюдением и размышлением при виде ее.
Но для меня совсем ясно, что именно все это находится в связи, так как научное наблюдение и размышление есть наиболее полное и ясное проявление моего духа, и в это время все его стороны напряжены и в это время “сознание” бьет самым сильным темпом.