– Откуда вам это известно?
– Это рассказывал кучер Сковрон, он ездил с тетушкой. Выехали они вместе в экипаже, запряженном четверкой лошадей. Вернулся один кучер и то пешком. Лошадей и экипаж тетушка продала – ей нужны были деньги, чтобы внести залог и освободить дядю. Когда кучер пришел обратно, он даже не зашел сообщить обо всем, а сразу отправился в свою деревню. Мы из десятых рук узнали.
– Ну, и что же он говорил?
– Будто на всех убитых были длинные до пят посконные рубахи, а на шее трехцветные кокарды. Так они вповалку и лежали в сарае до погребения. И Ксаверий среди них.
– Рубахи, кокарды! Какая роскошь, какая милость! – сказал смеясь Одровонж. Он лег на спину и уставился в потолок.
Панна Саломея продолжала:
– Вы только вообразите себе, что случилось с Гутеком. В одной битве он спасался бегством на коне. Он влетел на задворки какой-то деревни и наверняка бы ушел – ведь под ним был гнедой чудо-конь, он у нас на пастбище вырос. На беду, посередине дороги, откуда ни возьмись, оказался теленок: гнедой споткнулся и драгуны, преследовавшие Гутека. догнали его. Изрубили Гутека шашками, рассекли так, что конь унес в поля туловище без головы и рук. И носил труп будто бы не одну милю. А когда тело вывалилось из седла, и одна нога застряла в стремени, конь волочил его еще долго по земле. Какой это был конь! Просто невероятно! Мы все его очень любили, почитали за счастье ездить на нем верхом в седле или без седла. И вдруг так глупо споткнуться, не перескочить через какого-то теленка и предать хозяина. Милый Гутек! Такой красивый, такой веселый…
Она всхлипнула и заплакала. Одровонж молчал и безучастно смотрел на ее слезы. Она отерла глаза и снова заговорила:
– Вся прислуга разбежалась из нашего дома. Однажды ночью к нам пришли повстанцы под начальством пана Езеранского, и следом за ними – солдаты. Повстанцы засели в винокурне и в амбаре и стали отстреливаться из окон и из-за дымовых труб. Солдаты подожгли амбар. Огонь перекинулся на крышу винокурни. Сгорело все – винокурня, амбар, хлева и сарай. К счастью, ветер дул в сторону луга, а то не уцелели бы ни второй сарай, ни конюшня, ни даже этот дом, – такой был пожар. После этого все разбежались из дому. Лошадей угнали всех до единой, жеребят кто-то украл ночью. Повстанцы забрали все, что было в кладовой. А когда мой отец ушел с повстанцами, в доме осталась только я со Щепаном.
– Так у вас есть отец?
– Да, есть. Он был тут целых двадцать два года управляющим в Нездолах у моего дяди Рудецкого, с тех пор как вернулся из Сибири. Отец в ту революцию[7] служил вахмистром в конных егерях и угодил в Сибирь.
– А мама ваша еще жива?
– Мама умерла, когда мне был один год, значит, двадцать два года тому назад, нет, простите, двадцать один…
– О, вы убавляете себе годы…
– А вы прикажете прибавлять? Но я и не думаю убавлять.
Помолчав минуту, она сказала не то с гордостью, не то с некоторым смущением, как говорят об интимных семейных делах и мелочах, представляющих интерес только для близких:
– А вы знаете, у моего отца всего шесть пальцев на двух руках.
– Почему?
– Пулей оторвало в бою под Длугоседлом, как раз когда он целился, прижав ружье к лицу. Вот ему оторвало два пальца тут и тут. Так смешно, когда он умывается…
Она сложила руки и показала.
– И ваш отец оставил вас здесь одну?
– Оставил. Потому что для патриота поляка самое главное родина, а потом – семья… – высокопарно изрекла она общеизвестные мудрые слова.
– Что же вы делаете, когда сюда являются солдаты? Или они сюда не заходят?
– Ну да! Не заходят! Хорошо, если хоть одну ночь их нет. А нет солдат, приходят повстанцы. Уйдут наши, опять – солдаты.
– И вы всегда одна?
– Со мной ведь Щепан.
– Этот старый дед?
– Хоть он и стар, но очень умен, его не проведешь. На каждый случай есть у него мужицкая хитрость, свой верный способ. Кроме того, скажу вам, князь, что он не трус. Собственно говоря бояться-то он боится, будет дрожать от страха, как осиновый лист, но никогда не удерет и в тот момент, когда нужно выстоять, – а он один знает, когда это надо, – наверняка не выдаст и все возьмет на себя. Сто раз его выгонят, а он все равно будет стоять за дверью, прислушиваться и ждать. Стоит мне только повысить голос, он тут как тут. Если на меня нападут, будет защищать до последнего вздоха. Он очень надежный. Впрочем, на худой конец у меня есть еще один защитник.