– Ну, а кто-нибудь видел, как он это проделывает?
– А как же! Со свечками ходили смотреть, всей усадьбой, и с приходским ксендзом ходили, и с одним святым монахом из-под Мехова. Все явственно слышали, как он швырял кадки. Идут со свечами, всей толпой, входят в зал… Чаны и бочки стоят чинно в ряд, как раньше стояли. Паутина со всех сторон опутала их и пыль толстым слоем лежит на них бог весть с какого времени.
– Ну вот, вы сами видите, что это игра воображения.
– Игра воображения?! Все, кто здесь ночевал, сперва говорят то же самое, а потом дрожат от страха. Ксендзы святили эти чаны.
– Сами-то вы слышали?
– Еще бы! Раз двадцать! Иногда весь дом содрогается от его проделок. Да разве дело только в этом? Он и по дому ходит! Всем случалось его видеть! В длинном сюртуке табачного цвета, с роговыми пуговицами, в узких рейтузах со штрипками. Однажды в сумерках он так близко прошел мимо тетушки, что роговые пуговицы сзади на сюртуке даже стукнулись о резной край шкафа, и это было слышно так ясно, так ясно, что тетушка упала в обморок.
– Рад бы верить вашим словам, но не могу.
– В таком случае я вам вот что еще расскажу. Дядя и тетя немало денег переплатили ксендзам, чтобы они регулярно служили панихиды по покойном дяде Доминике. Приходский ксендз, человек пожилой и ревностный пастырь, сам вот что рассказывал и у него даже руки тряслись от ужаса. Сидят они с викарием как-то ночью у себя дома, в большой комнате, и совещаются, какие им завтра богослужения совершать. Треб было заказано много, вот они и подумывали не отслужить ли панихиду по дядюшке Доминике в другой раз. Ксендз признался, что они с викарием согрешили, говоря, что вон сколько панихид служат по самоубийце, а другие души ведь также жаждут спасения. Да и сами, господа Рудецкие, добавил ксендз, почему-то на этот раз не то забыли, не то по небрежности не заплатили денег. Так и порешили ксендзы на следующий день панихиды не служить, а отложить на другой раз. Викарий взял в руки перо, чтобы внести в список, по ком будут служить панихиды. В комнате кроме них никого не было. На столе горела свеча. Как только викарий написал первую букву какого-то имени, на стол вдруг со звоном упал золотой дукат, будто с потолка свалился, закружился, завертелся перед ксендзами и лег в сиянии свечи, возле их рук. Так, по-своему глумясь, заплатил им самоубийца. Ксендз рассказывал, что они обомлели от ужаса. Тотчас же отнесли этот дукат в костел, положили на алтарь как приношение и всю ночь, лежа пластом под лампадой, усердно молились за упокой души дяди Доминика. На следующий же день они отслужили заупокойную обедню.
– Чудеса какие-то… А с тех пор, как вы в доме одна, приходилось вам испытывать какие-нибудь страхи?
– Нет. Сейчас он как-то угомонился. Не швыряет и не гремит бочками, как бывало раньше. Только раз, но этого я не расскажу.
– Не надо. Очень прошу вас забыть…
– Вы только подумайте. Приходят солдаты, обыскивают весь дом, кричат, шумят, пугают. И когда они, наконец, уходят и можно было бы вздохнуть, я остаюсь одна и начинаю бояться того… С тех пор, как вы здесь, я совсем не боюсь, то есть боюсь, но только солдат. Но это хоть по крайней мере живые люди…
– Люди?… Неужели?
– От них можно защищаться и зубами и ногтями, и, наконец, даже умереть… Ну, а с ним!..
– Сегодня вы его не боялись?
– Ни капельки! Я спала как убитая, хотя я сплю очень чутко и, как только Ривка постучит, сейчас же просыпаюсь.
– А где вы спите?
Панна Саломея густо покраснела и сконфуженно ответила:
– Здесь, в соседней комнате!
– Где?
– В гостиной.
– В этой холодной гостиной?
– Я подтащила тюфяк к самой вашей двери, чтобы ко мне шло тепло, ну и сплю. Понимаете, мне надо быть поближе к окну, чтобы услышать, когда Ривка стукнет.
III
Боязнь неприятных последствий, если бы в доме обнаружили раненого, заставила панну Саломею подумать об убежище для своего гостя. После долгих совещаний со Щепаном решено было принять некоторые меры предосторожности. После того как сожжены были службы, уцелел, кроме конюшни, стоявший поодаль сарай, полный прошлогоднего сена, нетронутого, потому что скот был весь уничтожен или украден. Одна половина сарая была наполнена сеном до самых стропил. Тут Щепан хранил свой мешок с крупой. Сюда же он решил спрятать, в случае необходимости, повстанца. Для этого он вырыл в сене нечто вроде колодца семи-восьми локтей глубины. Так как сено за весну и зиму слежалось и было плотно сбито, стены этого колодца оказались внизу твердыми, как настоящий сруб. На самом дне он просверлил в сторону проломанной стены сарая для притока воздуха нечто вроде воронки. В развалинах винокурни Щепан отыскал старую, окованную железом дверь, обгоревшую по углам и принявшую овальную форму. Этой дверью, сделав для нее в сене соответственную выемку, он закрыл колодец, как крышкой. Сверху положил несколько слоев сена; это сделало тайник совершенно незаметным. Надо было также подыскать подходящую одежду для больного. В шкафу нашлась большая дорожная медвежья шуба пана Рудецкого и меховые сапоги. Все это вместе с двумя длинными новыми веревками лежало наготове.