— Уфф! Я понял: ни одной шкуры у тебя нет. Ты проиграл и теперь хочешь нас позлить перед своим концом.
— Пошли четырех своих воинов к опушке вон того леса и вели им принести то, что там лежит.
— Уфф, уфф! Ты думаешь, мы с тобой шутим?
— Я говорю чистую правду.
— Неужели?
— Да.
— Уфф! Я скажу тебе так: я дал тебе на добычу четырех шкур два дня — сегодняшний и завтрашний. Если ты вздумал шутить и шкур там не окажется, мы отнимем у тебя последний день твоей жизни — ты умрешь сегодня.
— Не трать лишних слов, вождь, а лучше сделай так, как я тебе только что предложил.
— Уфф! Бледнолицый! Мне кажется, за этот день ты просто повредился умом.
— Убейте меня, но сначала хотя бы проверьте мои слова!
Олд Шурхэнд был уже просто в ярости.
Наконец вождь капоте-юта небрежным тоном и не сводя глаз с лица Олд Шурхэнда, отдал приказ о том, чтобы четверо его воинов пошли и принесли «то, что там лежит». В лагере воцарилась напряженная тишина: все ждали разрешения этого спора. И вот четверо посланных с четырьмя шкурами на плечах появились.
Картину массового умопомешательства, которую мы наблюдали из своего укрытия в следующие минуты, забыть невозможно. Юта можно было понять: свершилось то, что они считали немыслимым, абсолютно невозможным. Естественно, шкуры тут же были ощупаны и внимательно осмотрены. Наибольшее впечатление произвела шкура старого Папаши Эфраима, разложенная на траве. Юта искали след от пули на ней, но когда вместо нее нашли две дыры от удара ножом, шум улегся, воцарилась абсолютная, мертвая тишина. Явись к ним сейчас какой-нибудь из их духов во плоти, и то они, наверное, смотрели бы на него с меньшим все-таки удивлением, чем сейчас смотрели на Олд Шурхэнда. Одолеть медведя, по понятиям индейцев — огромный подвиг. Того, кто без посторонней помощи убивал медведя, чествовали как величайшего воина до конца его дней, он получал право на решающий голос, второй по значению после голоса вождя в собрании старейшин племени, несмотря даже на то, что он был гораздо моложе их. Тут же не одна, а целых четыре шкуры! И среди них шкура матерого гиганта, убитого всего лишь ножом! Никому из юта до сих пор это не удавалось. Они никогда даже не слышали об этом. Эти дети природы были просто потрясены — вот что означала эта гробовая тишина. И в этой тишине, чувствуя себя господином положения, Олд Шурхэнд нарочито замедленными движениями, с выражением холодного равнодушия на лице, достав из сумки большой кусок зажаренного медвежьего мяса, стал отрезать от него по кусочку и класть себе в рот.
Вождь встрепенулся, словно вспомнив нечто очень для него важное:
— Это мясо медведя?
— Да.
— Зажаренное на костре?
— Разумеется.
— Но перед тем как отпустить тебя, мы вынули из твоей сумки все, чем можно развести костер.
— Это верно.
— И все же бледнолицый разводил костер.
— И это тоже верно.
— Но как? — Тусага Сарич теперь взял подчеркнуто презрительный тон.
— Краснокожие не знают науки бледнолицых и думают, что бледнолицые тоже ничему ни у кого, кроме себе подобных, не учатся. Но это ошибка. Тебе, чтобы развести костер, не нужны ни трут, ни серные спички. Но почему ты думаешь, что я не знаю способов добывания огня, которыми пользуются краснокожие? А разве тебе никогда не приходилось слышать о том, что огонь добывают с помощью железа и камня?
— Об этом я знаю.
— Хорошо. Так вот: мой нож — из стали, а огненный камень часто попадается в горах. Трут же можно добыть из любого дуплистого дерева.
— Уфф! Твои слова похожи на правду, но я тебе все равно не очень-то верю и уже начинаю думать, что ты скорее всего встретил других бледнолицых, которые помогали тебе разводить костер, а значит, и убивать медведей. Совсем тебе не верить мне мешает только одно: у бледнолицых слишком мало мужества, чтобы пойти на медведя.
— А вот это — полная чепуха! В свою очередь я могу тебе заметить, что это людям твоего племени часто недостает мужества.
— Ты снова хочешь меня унизить!
— Хау! Я остался внизу в долине или поднялся сюда? Может, это я — юта, а вы — бледнолицые? И кто храбрее — пятьдесят воинов, которые не ходили на медведя, или один человек, который принес вам четыре шкуры?
— Молчи! Ты сам вызвался идти туда. А у нас нет никаких дел в Медвежьей долине, нам незачем туда ходить. А теперь скажи: как тебе удалось найти этих четырех гризли?
— У меня есть глаза.
— И они могут убивать?
— У меня есть еще ружье и нож.
— А как ты дотащил сюда эти тяжелые шкуры?
— У меня есть шея и плечи.
— Но ни один человек не может этого сделать.
— За один раз, конечно, не может, но я и не утверждал, что принес их все сразу.
— Мы поверим тебе только тогда, когда ты на наших глазах убьешь еще одного медведя. И сделаешь ты это завтра.
— Еще одного? Кто так решил?
— Я.
— Но почему?
— Среди убитых гризли один был слишком мал, он не в счет.
— Но зато другой был огромный!
— Не имеет значения. Медведь — это медведь!
— Согласен! Медведь есть медведь! Малыш тоже был медведем. Я принес четыре шкуры.
— Это решаю я, а не ты. Поэтому молчи!
Слова, которые произнес в ответ на это Олд Шурхэнд, произвели на вождя капоте-юта даже большее впечатление, чем шкуры. Вот эти слова, сказанные ледяным тоном, и каждое через паузу:
— Ты ошибаешься, если думаешь, что Олд Шурхэнд — тот, кому требуется разрешение, когда он хочет говорить. Я говорю тогда, когда хочу, и делаю то, что хочу. И не тебе мне приказывать.
— Не мне? Но ты мой пленник!
— Нет!
— Ты смел только потому, что с тобой твои ружье и нож!
— Хау!
— И еще потому, что я позволил тебе их иметь! Однако придется тебе напомнить: ты у нас в руках. И сейчас я прикажу связать тебя.
— Ты этого не сделаешь!
— Кто сможет мне помешать?
— Я! Я сделал то, чего ты от меня требовал, и теперь свободен.
— Еще нет! Маленький медведь не в счет! И если я его засчитаю, то только по цене твоей жизни!
— И свободы!
— Нет! Спрашиваю тебя снова: хочешь остаться с нами и взять себе скво из наших девушек, когда мы вернемся к остальным людям нашего племени?
— Нет!
— Ты остаешься пленником!
— Меня удивляет, что ты говоришь со мной в таком тоне. Неужели ты думаешь, что тот, кто один спустился в Куй-Эрант-Яу и принес оттуда шкуры четырех медведей, может испугаться краснокожих?
— Я докажу тебе, что может.
— Хотелось бы знать, как именно ты собираешься это сделать. Мы договаривались об обмене моей жизни на четыре медвежьих шкуры — это правда, но я просил о моем освобождении.
— Говори яснее, чтобы мои уши понимали твои слова.
— Хорошо, я буду говорить яснее. Я предлагаю вам выбор: иметь Олд Шурхэнда другом или врагом. Решай.
— Мы не боимся твоей вражды!
— Подожди, давай рассудим здраво. Свою жизнь я уже выкупил и свободу тоже получу, как только захочу. Я говорю совершенно серьезно — имей это в виду! Итак, если ты отпустишь меня, я стану другом твоего племени, но если будешь настаивать на своем, то очень скоро раскаешься в этом!
— Я не отпускаю тебя, и это мой ответ! Не надейся на свои ружье и нож. Это не волшебное ружье Олд Шеттерхэнда, которое беспрерывно стреляет без промаха и с которым ничего не могут сделать ни пятьдесят, ни даже сто воинов!
— Значит, ты все-таки веришь в то, что это ружье превосходит все ваши?
— Верю и все мои воины тоже.
— Ты видел его когда-нибудь в деле?
— Нет.
— А хочешь видеть?
— Почему бы и нет?
— Ах, ты не против! Очень хорошо, так знай: сейчас дуло этого ружья направлено на тебя и твоих воинов.
— Уфф! Что ты хочешь этим сказать? Откуда ты знаешь, куда направлено сейчас дуло волшебного ружья?
— Олд Шеттерхэнд хочет, чтобы я был свободен.
— Он сам тебе это сказал?
— Да. Он и Виннету знают, что вы взяли меня хитростью, и просят о моем освобождении.
— Я понял: ты слегка рехнулся и теперь бредишь!
— Я вполне в здравом рассудке и говорю о том, что есть на самом деле. Поверни голову налево!