Поезд придет, так или иначе, и все, что случилось до его прибытия, останется позади, за поворотом. Отступать слишком поздно. Его прошлое станет лишь чередой событий, толкнувших его к этому отчаянному шагу, исполненному надежд.
Ему было пятьдесят четыре года, собственное лицо его потрясло, но через несколько минут и это выражение сотрется. Ральф верил, что так и будет.
Он размышлял о том, что все мы хотим самых простых вещей. Несмотря на наличие или отсутствие детей, которые к тому же иногда умирают, мы жаждем простой любви. Это не слишком много, и об этом стоит просить. Он, как и другие, имел право на любовь.
Вот уже двадцать лет ни один человек не говорил ему «спокойной ночи», когда, выключив свет, он ложился в кровать. Ни один человек не желал ему доброго утра, когда он открывал глаза. Двадцать лет никто не целовал его, и даже сейчас, когда начался легкий снег, он вспомнил свои ощущения — мягкое движение губ, сладкое томление.
Горожане поглядывали на него. Ну и ладно! «Мы были там, — передадут они своим детям и соседям, — Мы были там. Видели, как она сходила с поезда. Мы были там. Видели, как он на нее смотрел».
Ральф сунул руку в карман и сжал письмо. Он помнил его наизусть.
Дорогой мистер Труит!
Я простая честная женщина. Я часто путешествовала со своим отцом и была во многих странах. Благодаря миссионерской деятельности я знаю жизнь без прикрас, и у меня нет иллюзий. Я встречала бедных и богатых и не верю, что между ними есть хоть какая-то разница, потому что богатые голодны не меньше бедных. Всем нужен Бог.
Мне попадались болезни, которые и вообразить невозможно. Мне сложно находиться в мире, таком, каким его сделали люди. И я не могу с этим справиться. Даже Бог с этим ничего не может сделать.
Конечно, я не школьница. Я всегда была дочерью и давно утратила надежду стать женой. То, что вы предлагаете, не любовь, но я не ищу любви. Мне нужен дом, и я приму то, что вы даете, потому как лишь в этом нуждаюсь. Мне нужна самая малость: доброта, а она — все по сравнению с миром, который я видела. Если вы примете меня, я приеду.
С этим письмом она прислала свою фотографию. Ральф прикасался большим пальцем к потрепанному краю снимка, когда приподнимал шляпу, здороваясь с очередным человеком. Одновременно он отмечал, как этот человек оценивает его дорогой черный костюм, крепкие ботинки и пальто с меховым воротником. Ральф гладил пальцем лицо на фотографии. Оно не было ни красивым, ни робким. Большие ясные глаза смотрели в нацеленный фотоаппарат. На ней было простое платье с простым воротником. Обыкновенная женщина, которой так необходим муж, что она готова выйти за незнакомца на двадцать лет ее старше.
В ответ Труит отправил ей письмо без фотографии, да она и не спрашивала ее, зато вложил в конверт билет. Она остановилась в отвратительном огромном Чикаго, в христианском пансионе.
В 1907 году, в крошечном холодном городке штата Висконсин, на пороге зимы он, Ральф Труит, богатый человек, ждал поезда, который доставит ему Кэтрин Лэнд.
Он ждал ее долго и мог подождать еще немного.
Глава 2
Кэтрин Лэнд смотрелась в зеркало, бесстрастно показывающее женщину, которой она стала. Годы ожесточили ее.
«Я из тех, кто заранее заглядывает в конец книги, — размышляла она, изучая собственное отражение. — Хочу знать, как закончится история, прежде чем она началась».
Ей очень нравилось начало. Чисто-белая возможность пустой комнаты, первый украденный поцелуй. И окончание, окончания она тоже любила. Драма разбитого стекла, мертвая птица, слезливое прощание, последнее ужасное слово, которое нельзя не произнести и невозможно забыть.
А вот с серединой все было не так просто. Начало было приятным, окончание обычно горьким, а середина напоминала натянутый канат, по которому идешь от начала и до конца.
Плоская, покрытая снегом земля убегала от окна. Поезд дергался, и хотя Кэтрин старалась держать голову прямо, сережки качались и сверкали под лампой.
Он прислал ей билет на проезд в отдельном вагоне. В ее распоряжении была гостиная, спальня и электрическое освещение. Она не видела остальных пассажиров, хотя, естественно, в поезде находились и другие люди. Кэтрин представляла, как они скучают на сиденьях, обтянутых бледной кожей и набитых конским волосом. В ее вагоне мебель была из красного бархата, с фестонами и оборками. «Словно бордель, — подумала она, — Бордель на колесах».