- И его никогда больше не видели? – слегка печально спросила Юлька, облокотившись на стол и заглядывая старику в глаза.
Я сидела на кушетке и курила так, словно это занятие поглощало моё внимание целиком и полностью. Где-то я читала, что это очень романтично: девичье лицо сквозь дымку.
Мне сегодня ничего не хотелось делать. Недавно прошёл дождь, на улице было холодно, сыро и всякое такое. Забавное слово «улица». У чьего лица? Я фыркнула. Иулька оглянулась. Её захватывали пустые россказни старика и всех захожих бабусь. Мне было плевать, а моя Иулечка…Моя Иулечка, моя маленькая хрупкая девочка с нелепо торчащей из синего свитера шеей, растрёпанными рыжеватыми косами и голубыми глазами на веснушчатом лице, сидела сейчас в такой запредельной позе, что любой художник почтил бы за честь изобразить её на фоне давно немытого окна. Я любовалась ею. Я всегда ею любовалась. Жаль, что у меня не было её красоты: тех самых ясных глаз, и тяжёлых кос, и непослушных, падающих на лоб прядок, и худых рук, и россыпи золотых веснушек, из-за которых Иулька пролила столько слёз. Улица, у-лица, у лица – может имелось в виду Иулькино лицо? Моя сестричка была создана для того, чтобы писать её в красках.
Старик смеялся тихонько в седую бороду. Он был самый настоящий дремучий сказочный дед – белый как лунь и весь какой-то волшебный и мудрый. Иулька в него всё равно что влюбилась и ходила за ним по пятам. Я не возражала. Мне хотелось одиночества или пусть даже того жалкого его подобия, которым мне приходилось довольствоваться, сидя на мокрых брёвнах за сараюшкой на рассвете, или шатаясь по лесу ночью под звёздным светом да пытливым взором луны. Нет, не буду даже пытаться претендовать на поэтичность речи. Меня просто все и всё достали. Вот теперь я вдохновенно тянула дым, как будто он мог хоть чем-то меня утешить.
Я снова прислушалась к голосу старика. Что за бред он опять втирает Иуленьке? Та ведь запросто может во всё это поверить! Да, не скрою в истории с Магали и Скайлом действительно была какая-то прелесть, но зачем рассказывать об этом девчонке? Она запросто может посмотреть нечто подобное в каком-нибудь моднявом молодёжном сериальчике и при этом ни разу не вздрогнуть. Только вот чудак дед говорил тихо и многозначительно, как будто всё происходило на самом деле, даже на его собственных глазах, а моя Иулька не интересовалась сериалами.
- Они жили в соседней деревне: мать с двумя девочками. Одна была совсем ещё крохой, а другая – подросток, странный и неуживчивый. Со сверстниками постоянно дралась, а со старшими вела себя грубо и так, словно одно сказанное ею слово уже большое благодеяние. Был у неё, впрочем, один друг – мальчик лет семи, который ходил за ней по пятам и заглядывал в рот. Маленький такой, чёрный, худой, с большими настороженными глазами. Но она и его частенько от себя гнала. Бывало даже, что она лазила по болотам неделями, возвращалась вся в тине, исцарапанная и злая, а мать, не спрашивая, где она пропадала, ставила перед нею тарелку еды и молча ждала чего-то Чего? Девочка-то всё равно никогда ничего никому не рассказывала.
У неё были длинные чёрные волосы, в которые она вплетала какие-то болотные цветы. Глаза – зеленовато-карие; как тина в топях. Те, кто не любил её, поговаривали, что она - дочь водяного или лешака. Она же, словно для того, чтобы подтвердить их наговоры, пропадала в несусветной глуши. Над ней посмеивались. Я не знаю, любила ли её собственная мать. Хотя бы собственная мать.
Дом их стоял на отшибе, но всё же настолько близко, чтобы считаться деревенским. Не то, что мой, например. Мать красила стены белой известью, а окна занавешивала наглухо даже летом. Она ничего не прятала: проще и беднее не жил никто. Может быть, им так было теплее, или они чувствовали себя в большей безопасности, кто знает?
Мать была высокой, красивой и очень простой. С ней легко было поговорить всё равно о чём. Её улыбка освещала даже самый пасмурный день. Я часто приходил в деревни в те годы и видел её. Она или работала на грядке или стирала что-то. Всегда с песней, всегда с солнцем в глазах, в сильных, но изящных руках, в уголках смеющихся губ. Рядом играла малышка, как солнечный зайчик… Или – не знаю, сложно это теперь вспоминать. Я их почти любил. Мне иногда казалось, что они – лёгкие, пушистые, родные – живут своей жизнью, а старшая, угрюмая и неприятная девочка – своей.
Я, правда, тоже часто бродил один, но не потому, что чувствовал себя чужим здесь, а потому, что не был чужим и там. Мне всегда нравилось дышать лесом, впитывать его присутствие всем своим существом. Я умел ходить тихо, растворяться в нём, чтобы кроме меня и него ничего не было на свете.