Этим я сейчас и намеревалась заняться. Доковыляла до сарая, рядом с которым лежали брёвна. Отсюда открывался вполне устраивавший меня степенью прекрасности вид и, если так уж необходимо сыпать литературными штампами, то здесь я находила гармонию. И в себе, и вокруг себя.
Я выбрала самое сухое бревно и взобралась на него. Можно было бы прислониться к стене, но она, казалаось, осыпалась бы даже от дуновения. Я обняла собственные колени и спрятала в них лицо.
Темнота убаюкивала. Я была словно в домике: там, снаружи - серо, и мерзко, и холодно, а здесь - тёмная, тёплая и уютная ночь. Я всегда любила ночь больше дня. Обычно люди хуже чувствуют себя в темноте, а я меньше боялась быть на опушке леса глухой ночью, чем на оживлённой улице среди белого дня. Во мраке было какое-то необъяснимое, но манящее тепло для меня. Свет был холоден и пуст. Ночь таила много неизведанного, день выпячивал все несовершенства этого мира. Да что тут говорить, иногда мне казалось, что и я сама, и вселенная днём совсем не те, которые после заката. Старик в чём-то был прав. Мне хотелось сказки наяву...
Чужие пальцы легли мне на плечи и, холодные, пробирающие ознобом до кости, пролезли под воротник свитера, сдавливая горло. Я оцепенела. Ещё мгновение назад мне казалось, будто я здесь совсем одна, не считая Иульки и деда в доме. Чужое дыхание обожгло мою кожу. Чужие губы ткнулись мне в лицо.
Чужие?
- Хгийилл!
От моего крика он быстро отпрянул и как-то весь даже съёжился. Неудивительно, что я его не заметила: невыскоий, худой, он был весь какой-то зеленовато-бурый, вписываясь в пасмурный и грязный осенний день тон в тон. Теперь он сидел в метре от меня на корточках и опирался о землю длинной рукой. Его мне тоже захотелось нарисовать, как я постоянно рисовала Иуленьку...
Он был старше меня. Я не скажу, насколько, но - бесспорно старше. Лицо его уже тронули первые следы времени. Нет, вру. Это были не те морщины, что приходят со старостью. Это был отпечаток, что оставляет на человеческих лицах слишком бурная и насыщенная жизнь. Жизнь, в которой есть хоть что-то кроме повседеневности.
Спутанные волосы падали ему на лоб. Я потянулась к нему и убрала их. Говорят, что янтарных глаз не бывает. Не знаю, у него - были. Янтарные на смуглом лице, скуластом и очень худом. Он смотрел на меня радостно и чуть-чуть осуждающе.
- Ты совсем забыла меня, Йалла. Я соскучился.
Я соскользнула с бревна в привычные объятия. Да, он только что пытался меня придушить, и я не берусь утверждать, что только шутя.
- Хиг, ты же знаешь… У меня своя жизнь, у тебя – своя.
- Да, знаю.
Он завернул меня в свою потрёпанную зеленоватую куртку, поморщился, бросив взгляд на галоши.
- И давно ты такое носишь?
Я печально усмехнулась:
- Целую вечность.
Я знала, что ему это не понравилось. Он по-прежнему во мне видел лишь сумасшедшую девчонку, дружившую с ветром и дождём больше, чем с соседкой по парте Катькой.
- Я изменилась, - слабо попыталась оправдаться я.
- Я понял. Земные заботы захватили.
В голосе его скрипели ветви умирающего дуба – того самого, под которым он когда-то поцеловал меня впервые. Дуб этот умирал уже двадцать лет и всё никак не мог. Мне было жаль его, но изменить весь мир, чтобы унять чужую боль, я не могла.
- Что ты имеешь в виду, говоря «земные»? – шёпотом спросила я.
- Ваши. Городские. Ты ведь рисуешь и продаёшь картины?
- Мне нужно на что-то жить. И Юльке тоже. Мама умерла уже давно, мы остались вдвоём.
- Я знаю, - он изменился в лице, и я записала одно очко на свой счёт.
- Ещё бы ты не знал.
От него привычно пахло мокрым лесом и болотными травами.
- Зачем ты остригла волосы? – спросил он меня.
- Я не собиралась возвращаться.
Он кивнул. Один-один. Ответить на этот вопрос прямо я, конечно же, нет могла. Но в этом была своя правда. В городе мои волосы никому не были нужны. Мне же самой так было проще – два взмаха массажной щёткой и можно бежать по делам. Щётке всё равно. Я вздохнула и посмотрела Хигу в глаза; это было не трудно, потому что он был не выше меня. Грусть в янтаре не исчезла. Я провела кончиками пальцев по его щеке. Мне вспомнилось, как раньше мы, бывало, сидели у огня, под напевы грозы, и Хгийилл таинственным шёпотом напевал старинную балладу и расчёсывал мне косы костяным ребнем. Я жмурилась и то улетала вместе с его голосом в небо над бездной, то вздрагивала, оказываясь в окружении неведомых страшилищ, то падала в солёную глубину океана. Я даже не заметила, как это случилось: его руки стиснули меня ещё крепче, мои пальцы зарылись в жесткие спутанные волосы…