Еще у ног Арминия лежала голова Вара. Когда германцы нашли наместника, тот был уже мертв, и его тощий раб лежал мертвым рядом с ним. Арминий был разочарован: он хотел заставить обоих смотреть на то, как он расправится с остальными пленными римлянами, а уж потом подарить богам и этих двоих. Но что поделаешь — нельзя добиться в жизни всего. Он и так уже получил больше чем достаточно.
Мимо, пошатываясь, прошел германец, неся захваченный в римском обозе винный мех. При виде Арминия он с пьяной улыбкой сделал свободной рукой широкий жест, словно охватывающий все вокруг, и с воодушевлением выдавил единственное слово:
— Хорошо!
— Хорошо, — согласился Арминий.
Так и было.
Отряды германцев гнали вереницы закованных в цепи легионеров к дубовой роще, где пленников предстояло принести в жертву. Из рощи уже доносились крики тех, кого успели доставить в святилище для выполнения обряда: народ Арминия всегда заботился о том, чтобы алчущие крови боги не испытывали жажды. Теперь можно будет долго об этом не беспокоиться, ибо сегодня богов ожидает настоящее пиршество.
То здесь, то там римляне — по двое, по трое — несли к деревьям своих товарищей, которые не в силах были идти. Варвары не оставляли на поле боя никого, в ком еще теплилась жизнь, ибо дать побежденному умереть своей смертью — значило лишить богов части их законной добычи.
Подойдя к сыну, Зигимер склонился перед ним и взволнованно произнес:
— Ты сделал это. Ты действительно это сделал.
— Германия свободна! — заявил Арминий. — Римляне больше никогда не посмеют сунуть носы за Рейн. А вот мы навестим их, и довольно скоро.
— Не сомневаюсь, так и будет, — подтвердил отец. Судя по его виду, он был ошеломлен размахом одержанной победы. — А после…
Зигимер покачал головой. Ему трудно было даже вообразить, что может последовать после такого триумфа.
И Арминий тоже не мог этого вообразить. Но молодой вождь был уверен: наступит время, и он все решит.
Придя в себя, Калд Кэлий сперва решил, что умер и угодил в Тартар. Голова болела так, словно была разбита вдребезги, и легионеру потребовалось некоторое время, чтобы понять — он жив, но уж лучше бы ему быть мертвым.
Когда он попытался поднять руку, чтобы прикоснуться к саднящему лбу, оказалось, что запястья его скованы цепью, звякнувшей при движении. Кто, почему?..
И тут его осенило.
— Ох! — выдохнул он. — Битва! Должно быть, мы разбиты! Но если германцы выиграли сражение, что же теперь будет?
Едва Кэлий успел об этом подумать, как пришел ответ на его мысленный вопрос: вопль боли и ужаса, такой дикий, что бедняга усомнился, действительно ли он очнулся на земле или уже пребывает в царстве мертвых, среди обреченных на вечные муки.
Несмотря на страшную боль в разбитой голове, Калд заставил себя повернуться, о чем в следующий миг пожалел. Теперь он видел, откуда доносится крик. Несколько германцев держали несчастного римлянина, закованного в цепи, как и сам Кэлий, и один из варваров медленно, старательно и с явным удовольствием отрезал пленнику голову. Потом дикие вопли захлебнулись, перешли в бульканье, хлынувшая кровь обрызгала гогочущих германцев.
Наконец дикарю удалось рассечь мечом (то был римский гладиус) шейные позвонки, и германец с довольным рычанием поднял голову за волосы. Уже после того, как голову отделили от тела, глаза несколько раз моргнули, и лишь потом веки упали и закрылись навсегда. Рот так и остался полуоткрытым, словно в посмертной попытке вымолвить слово. Кэлию очень хотелось верить, что это всего лишь игра его воспаленного воображения.
Германцы принялись бурно поздравлять своего товарища, который отсек голову. Тот сперва смущенно ухмылялся и неловко топтался, словно не заслуживал такого признания; потом направился к одному из ближайших дубов и сыромятным ремнем привязал голову к низкой ветке. Головы других легионеров, с уставившимися в никуда невидящими глазами, уже свешивались с соседних ветвей или были прибиты к стволам.
Повсюду в роще виднелись эти кровавые дары, и Калд Кэлий ощущал железистый запах крови.
Но это было еще не самое худшее. Рядом с отсеченными головами (или другими частями тел легионеров) на священных деревьях красовались орлы Семнадцатого, Восемнадцатого и Девятнадцатого легионов, а в придачу — отличительные знаки более мелких подразделений.
Видеть орлов принесенными в дар мрачным германским богам было для Кэлия чуть ли не самым худшим мучением. Ему хотелось умереть от стыда. Ему просто хотелось умереть — как угодно, лишь бы быстро.