Огромный германец в нахлобученном набекрень легионерском шлеме, с коротким римским мечом в правой руке стоял над Кэлием, взирая на него сверху вниз.
— Тебя ведь зовут Калд Кэлий, — продемонстрировал варвар свое знание латыни. — А?
— Верно, — машинально ответил римлянин. — А ты что за демон?
— Меня зовут Ингевон, — ответил варвар. — Ты меня помнишь?
Кэлий хотел покачать головой, но передумал — не только потому, что это причинило бы боль, но и потому, что внезапно вспомнил.
— То селение… — прохрипел он.
Ингевон кивнул.
— Правильно. Та деревня. Моя деревня.
Он как будто выплюнул это слово сквозь густые усы.
— Вот мы и встретились снова, а?
Германец многозначительно взвесил гладиус в руке.
— Да, — выдавил Калд Кэлий, еле шевеля пересохшими губами.
Он не хотел выказывать страха, но понимал — варвар все равно чувствует его ужас.
— Я убью тебя, — произнес Ингевон. — Я убью тебя медленно, римлянин. Я буду убивать тебя долго и умело, Калд Кэлий. Я подумаю, как именно это сделать, а потом вернусь, а?
Он отошел, пробуя пальцем остроту клинка, и бросил через плечо:
— Я скоро вернусь.
Вскоре воздух огласили истошные вопли еще одного легионера. Германцы выпотрошили его, как кабана, но не прикончили сперва, как прикончили бы зверя. Покатываясь со смеху над истошными криками, они не спеша вытаскивали из пленника кишки. Потом одному из них пришла в голову другая идея: он рубанул пониже живота, а когда римлянин в очередной раз взвыл, заткнул ему рот тем, что отрубил.
Калда Кэлия передернуло, да так, что звякнули цепи.
— Не меня, — хрипло прошептал он. — Он не может проделать такое со мной!
Но как он может помешать варвару?
Если бы германцы захотели, они бы уже покончили с Кэлием, но, похоже, жертвы для пыток выбирались наобум. Дикарь указывал на какого-нибудь римлянина, двое других варваров хватали пленника и принимались за работу, стараясь, чтобы уход легионера из жизни был как можно более мучительным и ужасным.
На Кэлия пока никто не указал, но было ясно, что Ингевон укажет, и очень скоро. Может, германцы ждали, когда Кэлий придет в себя. Они предпочитали, чтобы жертвы до последнего мгновения сполна чувствовали муки.
— Не меня, — снова прошептал Калд.
Будь у него меч, он бы бросился на клинок. Будь у него кинжал, он бы поразил себя в сердце или перерезал себе горло. Но что может сделать пленник с разбитой головой, скованный тяжелыми цепями?
И вдруг, над запахом крови и еще худшим запахом ужаса в нем всколыхнулась безумная надежда. Может, ему удастся с помощью оков завершить дело, расколов себе череп… А если не удастся?
Смех, вырвавшийся у Кэлия, тоже был безумным. Если не удастся, ему же хуже.
Римлянин приподнялся и сел. Как он и боялся, это привлекло к нему внимание германцев. Один из них крикнул, указывая в его сторону, трое со злобными ухмылками направились к нему.
«Сейчас или никогда!» — мелькнула мысль, и он нанес себе удар со всей силой отчаяния и страха.
«Я все-таки испортил им забаву», — успел подумать римлянин перед тем, как провалиться в небытие.
Лошадь Валы Нумония, ковыляя, несла его на юго-запад. Бедное животное выбивалось из сил, но начальник римской конницы — а теперь беглец в стране, превратившейся для римлянина в западню, — не давал животному отдохнуть. Если… Когда лошадь не сможет больше двигаться, Нумонию придется положиться на собственные ноги, но до того, как наступит этот момент, нужно успеть отъехать как можно дальше.
Нумоний надеялся, что немного обогнал известия о судьбе Квинтилия Вара. Он замечал на полях работавших германцев, и никто из них не обращал на него особого внимания. Они видели во всаднике воина Рима, а не беглеца, спасающегося после разгрома его армии. Пока германцы принимали Нумония за человека, к которому опасно приближаться, за которого могут сурово отомстить, только попробуй его обидеть, он был в безопасности. Но сам-то Нумоний знал, что он всего лишь беглец.
Он также знал, что десятки, сотни, может, даже тысячи римских беглецов уже рассеялись по германской глухомани и скоро до варваров неизбежно дойдут новости. А если пока не дошли, одного вида множества римлян, блуждающих по лесам и болотам, вполне достаточно, чтобы навести на мысль о постигшей легионы катастрофе.
Но Валу Нумония тревожило не только это. Начальник конницы знал: рано или поздно ему придется остановиться и поспать. А во сне он будет беззащитен: какой-нибудь германец запросто сможет перерезать ему горло или размозжить голову. Римлянин не узнает, что он в опасности, пока не будет слишком поздно. Легионеры шутили, что «заснувший посреди вражеской страны просыпается мертвым», но Нумоний и раньше находил эту шутку не слишком смешной, а сейчас — тем более.