Катя поднялась на костылях и, сделав несколько шагов, остановилась, оглянулась на Тасю. Никак не могла она согласиться с тем, что Тася, уже решившая написать письмо, вдруг передумала. Ведь если так тянуть, можно навсегда лишиться друга — мало ли как он посмотрит на это…
— Ну как, Тась? Давай!
Но Тася, на которую гадание не произвело должного впечатления, молча покачала головой. Черные вьющиеся волосы, слегка подхваченные бинтом, рассыпались по плечам.
В палату вошла Света Богачева. Придерживая правой рукой загипсованную левую, направилась прямо в дальний угол к Шуре, тяжело больной девушке. Постояла рядом, поправила одеяло, увидела нетронутый обед.
— Опять ничего не ела? Шура, пообедаешь? Ну хоть немножко… — Нагнувшись над девушкой, Света прикоснулась к худой, безвольно свесившейся руке: — Покормить тебя?
Приоткрыв глаза, Шура медленно отвернула к стене бледное, с нездоровой желтизной лицо.
— Ничего не хочет! Чем только жива?! — сказала с соседней койки Зина, партизанка с ампутированной ногой. — Я пробовала уговорить: вроде и не слышит.
Вздохнув, Света выпрямилась и повернулась к Кате, приготовившись к отчету, который, она знала, та сейчас непременно потребует.
— Звонила? — коротко спросила Катя, догадываясь, что Света и не пыталась звонить.
— Понимаешь, там в кабинете сидит Алевтина Григорьевна. Я не хочу при ней… Разревусь. Неудобно… Лучше вечером, когда никого не будет.
— Разревусь!.. Ладно, пойдем звонить вместе, а то ты опять чего-нибудь придумаешь.
Света стояла, покусывая губы, виновато глядя на Катю, презирая себя за нерешительность. Лицо ее, худощавое, с тонкими чертами, порозовело. Глаза влажно блестели.
— Отца боюсь. Узнает, ни за что больше не отпустит на фронт. Заберет домой — и все… Вчера набрала номер, услышала мамин голос: «Алло, алло! Кто говорит?» А я молчу и плачу… Глупо ужасно… — Голос у Светы задрожал, и она тихо добавила: — Очень хочется маму увидеть…
— Завтра увидишь! — твердо пообещала Катя.
— Как?! — испуганно прошептала Света.
— Сегодня вечером дозвонимся! Не отвертишься! Хватит, подружка, прятаться!
— Да, конечно, — вздохнула Света и грустно улыбнулась: — Придется в третий раз убегать из дому.
— Ничего, убежишь! Опыт есть.
Света, дочь генерала, в девятнадцать лет убежала из дому на фронт. В свое время отец научил ее водить машину, и она, попросившись в войсковую часть, стала возить снаряды на передовую. Военным шофером она работала несколько месяцев, пока отец, служивший в Генеральном штабе Советской Армии, не разыскал единственную дочь и не вернул домой. Но Света опять сбежала. Однажды немецкие летчики обстреляли колонну автомашин на фронтовой дороге. Света была ранена в плечо и руку.
— Эх ты, Светка, генеральская дочь, — с укором сказала Зина. — Родители рядом, а ты… Да я бы в первый же день позвонила! В первую минуту!
Света промолчала, зная, что у Зины не было ни родителей, ни даже своего угла: пока она партизанила в белорусских лесах, немцы сожгли ее родную деревню, где оставалась мать… Отец погиб в первый месяц войны.
— Значит, так, подружки! Через два дня — праздник, — вдруг громко, командирским голосом начала Катя, чтобы перевести разговор в другое русло. — Наш, значит, праздник — Восьмое марта. Наверняка шефы заглянут. Надо чего-то сообразить!
— А чего соображать? — отозвалась Зина, засмеявшись. — Небось догадаются, принесут шкалик!
— Ну хоть закуски какой-нибудь! Давайте, значит, так: эти оставшиеся дни будем откладывать от обеда все, что можно. Огурцы, котлеты… Решили?
— У гардеробщицы Дуси квашеной капусты купим! — оживившись, заговорила Тася. — Чего лучше?
— Значит, договорились! — заключила Катя.
— Может, теперь сыграем в дурачка, девочки? — предложила Зина.
Вторая половина дня, когда все процедуры, перевязки и обходы закончены, обычно принадлежала больным. В отделении оставались лишь дежурный врач и сестра. Можно было пошуметь, подурачиться, поиграть в карты. Главная прелесть игры заключалась в том, что проигравших заставляли пролезать под столом, а кто не мог сделать это самостоятельно, того под общий хохот протаскивали сообща, невзирая ни на какие ранения и увечья. Все играющие были довольны, особенно те, кого приходилось протаскивать, потому что в этой игре все были равны и никто не считался больным или физически неполноценным.