— Напрасно вы, Василий Васильевич, беспокоились. Я же говорил, уже отпустило. Вот даже встал…
— Я бы не сказал, судя по твоему лицу. — Он подал таблетки и вернулся в коридор, чтобы раздеться. — А ты чего нюни распустила?
— Она за вас боится, — поспешил на выручку Ирине Сергей. — Говорит, что теперь на вас все набросятся.
— Так уж и все. Не стоит плохо думать о людях.
— А Вечирко? — с суровой беспощадностью, призывая посмотреть трезво на вещи, спросила Ирина.
— Я и сам не понимаю, — расстроенно развел руками Тищенко.
— Тут все понятно. — Ирша опять сел на тахту. — Мы с ним жили в общежитии в одной комнате. Он шел на курс старше. Золотой медалист, еще в восьмом классе на республиканской математической олимпиаде занял первое место. Отец — врач, в домашней библиотеке Аристотель и Платон в позолоченных переплетах. На втором курсе купил шляпу и галстук. У нас только пятикурсники носили шляпы, и то не все. И носил не для того, чтобы понравиться девушкам, а «по праву». Пришел уже из школы гением, а что думал о своем будущем — можно представить. Все мы для него — мужики-лапотники. Оттого и всегда такой улыбчивый. Это сложная улыбка. На третьем курсе мы включились в конкурс на проект дома культуры для шефов. Он один не захотел: что для него сельский дом культуры! И все улыбался, похлопывал меня по плечу. — Сергей поднял голову, и грустная усмешка искривила его губы. — Нужно было видеть, его лицо, когда мой проект получил поощрительную премию!.. Пришел к нам в проектный институт — и опять этот Ирша-лапотник получает первую премию. К несчастью, как теперь видите. Я в институте ходил в солдатской шинели брата. В кирзе и сшитом из итальянского одеяла пиджаке. А он… в заграничной курточке… И вот я стал руководителем мастерской, а он моим подчиненным. Он меня ненавидит смертельной ненавистью. И не только меня. Риту Клочкову тоже. Неудовлетворенное честолюбие просто съедает его. Я Вечирко раскусил давно.
Тищенко смотрел на Иршу с удивлением.
— А почему Риту Клочкову? — спросил.
— Та же история… Этакий муравей, а талантлива — страсть! Им приходится работать вместе. И все, что делает она, — лучше…
— Но ведь она такая несчастная… — горестно покачала головой Ирина.
— Чужая болячка не болит, — усмехнулся Ирша.
Тищенко сел в громоздкое кресло-кровать (держали специально для гостей), и оно прогнулось под его тяжестью почти до пола.
— Что мы знаем о человеке, — задумчиво сказал он. — Все ходила в черном… А мы даже не поинтересовались как следует почему… Сначала муж. Потом сын… Парализованный и неполноценный…
— Это страшно, когда остаешься один и думаешь, — сказал Ирша. — Мысли тогда черные. И все по кругу. Бегут и бегут. В этом вихре только мы, смерть и еще что-то…
— Ты-то откуда знаешь? — подавшись вперед, спросил Тищенко.
— Сегодня понял: вот так вдруг прозрел… может, замахнулся слишком высоко. Говорила мне мама… — И замолчал.
Тищенко улыбнулся. Не иначе, и ему вспомнилось, как наставляли его родители. Честно служи, ни с кем не ссорься, остерегайся плохих людей. Они гордились его успехами и пугались их. И снова наставляли: не выделяйся. И теперь еще раз — уже в который! — снова почувствовал родственность судьбы своей с судьбой этого парня. Он тоже долгое время преклонялся перед авторитетами, долго и медленно освобождался из этого плена, потом как-то вдруг понял, что и сам не глупее других, признанных и известных. И на многие прославленные проекты смотрел уже без трепета, отмечая просчеты и несовершенства. Это не породило гордыни, потому что умел ценить работу и титаническую и просто большую, которой пока не изведал сам. Но от преклонения перед именами освободился, смог уже раскованно думать, осмысливать созданное другими, а это, понимал, было тем фундаментом, на котором, если хватит сил и таланта, он возведет свой, давно взлелеянный в мечтах солнечный дом-башню.
— Так что тебе говорила мать?
— Да… не имеет значения. — На лице Сергея отразилось колебание. — Я сегодня понял очень многое и пришел к вам только потому, чтобы… — Он снова задумался, подбирая слова: — Лишь бы вы… Вам нужно сказать, что вы не разглядели меня. Не разобрались…
Тищенко решительно поднялся.
— Вот что я тебе, парень, скажу: не мели глупостей. Знаю, вы все считаете меня либералом, ну и считайте. А я… я не либерал! Я еще поборюсь и докажу, на чьей стороне правда. А сейчас давайте обедать. Ирина, там что-нибудь есть у тебя?
— Есть колбаса, перец в томате. Можно яичницу. — Она думала о другом.